Стрелок. Митральезы для Белого генерала. Иван Оченков
ликованию не будет конца. Обезумевшие от радости люди, смеясь, бросились к потоку мутной жидкости, некоторые стали плескать ею друг в друга, другие спешили наполнять ею манерки и котелки, но тут перед ними выросла фигура доктора Студитского. Худой, в потрепанном сюртуке и все еще с перевязанным ухом, он производил одновременно комическое и пугающее впечатление.
– Не сметь ее пить! – неожиданно тонким голосом, почти фальцетом, завопил он и выстрелил в воздух из револьвера.
– Как не пить?! – повис в воздухе немой вопрос.
– Не пить ее сырой, – поспешил исправиться врач. – Иначе эпидемии дизентерии или еще чего похуже не миновать!
– Именно так! – подтвердил его слова вышедший на шум Скобелев. – Приказываю господам офицерам проследить, чтобы нижние чины не пили грязной воды, иначе как подвергнув ее кипячению!
Авторитет у Белого генерала был таков, что, несмотря на мучившую людей жажду, никто и не подумал ослушаться его в высшей степени благоразумного распоряжения. Скоро по всему лагерю были разожжены костры, на которых кипятили воду, готовили пищу и даже грели ее для желающих помыться. Повсюду слышались веселые разговоры, шутки и смех, а ближе к ночи, под бескрайним туркестанским небом раздались песни. Кружившиеся вокруг Дуруна текинцы хорошо слышали, как поют эти непонятные пришельцы из далекой северной страны. Их песни были совершенно не похожи на местные, но от них веяло какой-то странной силой. Нельзя сказать, чтобы эти протяжные звуки внушили страх жителям пустыни. Вовсе нет. Но они ясно чувствовали беспокойство.
Русские люди вообще любят петь хором. Так они чувствуют себя единым целым. Только во время пения простой мужик от сохи, призванный на царскую службу из деревни, и офицер, воспитанный французским гувернером, могут мыслить одинаково, как будто они единый народ. Впрочем, пели в этот вечер далеко не все.
Дмитрий Будищев сидел у вырубленной в стене амбразуры, иногда настороженно поглядывая в окружающую их темноту. Вокруг аула горело множество огней. Ближние были кострами, горение в которых поддерживали назначенные в секрет солдаты и казаки. А дальние жгли текинцы, караулившие их и готовые при первой же оплошности «белых рубах» вцепиться им в горло.
Нельзя сказать, чтобы Дмитрия оставило равнодушным общее пение. Напротив, ему тоже хотелось петь вместе со всеми, но он не знал слов, да и не умел этого. Его максимумом была какая-нибудь шуточная или похабная частушка, но сейчас это прозвучало бы святотатством. Поэтому он сидел у пулемета и страстно желал, чтобы на них напали и вместо рвущего душу пения слышалась бесконечная пальба и взрывы, в клочья разорвавшие бы очарование ночи. Желал и одновременно боялся этого.
А на некотором расстоянии от него так же молча сидели Нефес-Мерген и его сородичи. Они тоже не знали русских песен, да те их и не интересовали. Они молча всматривались в ту сторону, где за темнотой пряталась их цель – Денгиль-Тепе.
Через шесть дней после выхода из Бами, проделав путь более ста верст в тяжелейших условиях пустыни, русский