Обнажение чувств. Сергей Алексеев
в город, то домик этот хорошо видно с дороги, по крайней мере, его пирамидальную крышу.
– А мне все кажется… он жив! – со слезой проговорила Анна. – Не верится…
Аркаша подавил пальцем кожу на предплечье – после нажима оставались лиловые пятна.
– Нет, Анна… – вымолвил с надеждой. – Началось трупное окоченение… Он ничего не оставлял для меня? Рукописи, например, документы?
– Какие рукописи? О чем вы?
– Может, высказывал пожелания? Ко мне? Или как-то иначе выражал отношение?
– Да, кажется, позавчера. – припомнила Анна. – Я убирала в кабинете… Профессор сказал, надо провести Арканю сквозь чистилище.
– Сквозь чистилище? Что это значит? Помыть с мылом?
– Не знаю… Сейчас не до этого…
– А мне это очень важно! – Аркаша схватил ее за плечи. – Что еще говорил?
Она вырвалась.
– Что вы себе позволяете?! Такое горе!… А вы только о себе! Вы конченный эгоист!…
– Пожалуйста, не надо истерик. – оборвал он. – Я тоже скорблю. В детдоме научились плакать без слез. Слезы его оскорбляют.
При жизни Сударева они виделись только однажды, и то случайно, на вокзале, поэтому разговаривать следовало, как малознакомым людям. Горестный час у тела дорогого человека их не должен был сближать, поскольку Аркаша с некоторых пор был подчеркнуто грубоват в отношениях с женщинами, особенно, с чужими женами, которые ему нравились по определению. На вокзале Анна испытывала период счастья, поэтому походила на крупную породистую, но хищную кошку и понравилась ему с первого взгляда. Овладеть женой профессора стал бы высшим пилотажем, но Аркаша пытался лечить эту старую болячку. Клептомания довлела над ним всю жизнь: официально он женился дважды, и каждый раз крал замужних женщин у своих приятелей. Неожиданно для себя он превращался в змея-искусителя – внешность позволяла, проявлял блистающий талант обольстителя, ухаживал красиво, тонко, изящно и уводил жену. Редкая женщина в силах была устоять, когда известный писатель становился на колени, целовал край платья и не говорил – пел такие слова, что голова кругом. Многие соглашались только на любовные свидания в съемных квартирах, в машине, в детской комнате на вечеринке у приятеля и в запущенных уголках парков. И это была не просто блажь или хулиганское увлечение; чужие жены ему всегда казались прекрасней, чем свободные женщины, поскольку на них уже лежала печать любви, семейного тепла, заботы и ласки. Автор жесткой, воинской прозы вкупе с женой приятеля воровал и это чужое чувство, раз и навсегда испытав потрясающий вкус краденной любви, когда есть чувство опасности, риска и наркотический адреналин.
– Вы красите волосы хной? – спросил тогда он на вокзале. – Поэтому они огненные?
– Я ни чем не крашу волосы. – был ответ. – Я огненная от природы.
– Зачем вы отрезали косу?
– У меня никогда не было косы.
И это были единственные слова, сказанные друг другу.
Однажды Аркаша пришел на кафедру и признался критику в этом своем грехе, обсудил с ним замысел