Черная химера. Наталья Хабибулина
но, когда остался с Лагутиным наедине, по-дружески предупредил того о «паскудном нутре этого пингвина», как он сам выразился.
Лагутин махнул рукой, дескать, не привыкать.
Калошин на «газике» ехал в поликлинику, где его уже ждал, предупрежденный Дубовиком, Лыков. То, что районный начальник из отдела по здравоохранению оказался в этот день в К***, было большой удачей, иначе пришлось бы тащиться за сорок километров в райцентр. В хорошую погоду это не доставило бы никаких проблем, но вот по такому снежному разгулу любой путь становился адом.
Возле автобусной остановки Калошин заметил небольшую женскую фигурку, безуспешно пытавшуюся спрятаться за небольшим фанерным щитом, на котором, с наклеенной афиши, улыбались Евгений Самойлов и Валентина Серова, приглашая всех посмотреть фильм «Сердца четырех». И если в кино все закончилось хорошо, то в жизни инженер Арефьев, так похожий на актера из этого фильма, погиб от любви к Анне Штерн.
Калошин притормозил, приоткрыл дверцу и крикнул:
– Садитесь, подвезу! – ещё не зная, куда ему придется ехать, но был уверен, что этой женщине в любом случае будет лучше ждать, если придется, в машине, чем стоять под вихрем снежного покрывала, в чем, собственно, и не ошибся.
Женщина, стряхнув как можно чище, снег с пальто и шляпки, села на переднее сиденье, протянув ноги в резиновых ботиках к теплому радиатору. Повернулась к Калошину:
– Спасибо вам!
Майор почувствовал, как прыгнуло в груди сердце: «Марина!», но тут же остудил себя: это не могла быть она, да и, приглядевшись к женщине, понял, что она совсем не похожа на его погибшую жену. Тогда что так заставило встрепенуться его, затосковавшее вдруг, сердце? Он, ещё раз взглянув своей пассажирке в лицо, понял: глаза! Такие же большие голубые и очень заботливые, такие же нежные и умные, с ласковыми искорками.
Калошин, неожиданно для себя, извинился, поняв, что слишком пристально смотрит на женщину, она же, напротив, ничуть не смущаясь, спокойно спросила:
– Вас что-то беспокоит?
– Ваши глаза… – он даже подивился своей смелости, – извините… – и, дернув рычаг скорости, довольно грубо сорвал машину с места, но тут же взял себя в руки, и дальше автомобиль уже послушно и мягко, как только это было возможно, двигался в снежной пелене.
– Что же вы все извиняетесь? – голос женщины был спокоен, она не кокетничала, но и не испытывала стеснения. И Калошин не удивился, когда она вдруг представилась:
– Лана! – поправилась: – Светлана! А вообще, называйте, как удобнее.
– Геннадий Евсеевич! О, просто Геннадий! – взглянул на спутницу, и они весело рассмеялись. Калошин поймал себя на том, что вдруг ушла давящая, саднящая боль мужского одиночества. Ему безудержно захотелось дарить кому-то свои ласки, затяжные поцелуи. С удивлением почувствовал возвращающуюся мужскую силу, и это наполнило его гордостью. Он перестал злиться на Дубовика за его мастерские ухаживания, потому что вспомнил, как это делал сам, пусть и не с таким изяществом, как тот, но все же иногда получалось красиво.
Он