Кошкин стол. Майкл Ондатже
стены, которая отделяла наш дом с садом в Боралесгамуве от потока машин на Хай-Левел-роуд. А может, я был бы на ней один – дожидаюсь прихода приятелей, смотрю не в сторону дома, а на пыльную улицу.
Кто знает, нравится ли детям жить в беспризорности? Стоило мне выйти за порог, и я больше не чувствовал родительской руки. Впрочем, мы, видимо, пытались своими силами понять и постичь мир взрослых, гадали, что там происходит и почему. Однако, когда мы поднялись на борт «Оронсея», мы впервые, просто из-за недостатка места, тесно соприкоснулись со взрослыми. Здесь было просто физически невозможно держаться от них на расстоянии, и мы обратились к тем вопросам, которые нас волновали.
Мазаппа
Мистер Мазаппа подкатывается ко мне – я как раз посвящаю дряхлого пассажира в искусство раскладывать шезлонг всего в два движения, – берет под ручку и уводит погулять.
– От Натчеза до Мобила, – предостерегает он, – от Мемфиса до Сент-Джо…[4]
Делает паузу, наслаждается моим замешательством.
Своими неожиданными появлениями он вечно застает меня врасплох. Я подплываю к бортику бассейна – он хватает меня за скользкую руку и прижимает к краю, склоняется ко мне с очередными подробностями своей биографии:
– Послушай, мой особенный… женщины станут тебя умасливать и строить тебе глазки… Я хочу предостеречь тебя на своем опыте.
Вот только мне одиннадцать лет, и эти его предостережения звучат скорее как оскорбления, нацеленные в будущее. Когда он обращается к нам троим, все звучит еще мрачнее, даже в апокалипсических тонах:
– Вернулся домой из последнего плавания, вижу – а в моей конюшне чужой мул. Понимаете, к чему я клоню?
Не понимали. Пока он не объяснит. Впрочем, по большей части он беседовал со мной одним, будто я и впрямь был особенным, тем, на кого можно поставить свое клеймо. Возможно, в определенном смысле он был прав.
Макс Мазаппа просыпался в полдень, съедал поздний завтрак в баре «Далила».
– Мне парочку одноглазых фараонов и паралитика, – просил он, жуя коктейльные вишни и дожидаясь яичницы.
Потом брал чашку яванского кофе и уносил в танцевальную залу, к пианино, где ставил на верхние клавиши. И вот там, подстрекаемый пианино, он посвящал всех, кого придется, в важные и сложные подробности бытия. Случалось, он поучал нас, в каких случаях надлежит надевать шляпу, случалось, учил орфографии:
– Немыслимый язык – английский! Немыслимый! Египет, например. Поди напиши правильно. Но я вас сейчас научу. Просто повторяйте про себя: «Ее груди изящны, попа ее тяжела».
Мы и впрямь запомнили эту фразу навеки. Вот и сейчас, прежде чем написать, я чуть поколебался и молча составил слово из первых букв.
По большей же части он делился своими познаниями в музыке, разъяснял нам тонкости четверть-тонов или напевал очередную песенку, которую подхватил от певички-сопрано на какой-нибудь закулисной лесенке. Получался
«From Natchez to Mobile, from Memphis to St. Joe» – из песни «Blues in the Night», написанной Гарольдом Арленом и Джонни Мерсером в 1941 г. для одноименного киномюзикла.