Дочери Лота и бездарный подмастерье. Часть 2. Бадри Амвросевич Шарвадзе
перечитал написанное, сложил листы, подравнял их о поверхность стола и вынес в залу. Было еще рано. В прежние дни бывало, что в это время он еще лежал в постели. Получалось, что подготовка ветхозаветных чтений не отнимала, а прибавляла время к его рабочему дню. К сожалению, это приятное побочное действие пока не могло отразиться на качестве переложения истории Лота, но оставалась слабая надежда, что по мере развития сюжета удастся наверстать упущенное вначале, а он, действительно, еще недалеко ушел от начальных предложений.
Он думал, что Аколазия еще спит, но донесшиеся из ее комнаты звуки убедили его в обратном. Он не стал ее беспокоить и вышел из залы.
Прежде чем продолжить занятия, он решил слегка перекусить. В это время послышался стук в дверь. По его особенности трудно было предположить, кто же пожаловал в столь ранний час. Подмастерье открыл дверь. На верхней ступеньке никого не было.
Он поднял голову и на противоположной стороне улицы увидел человека, смотрящего на него и, кажется, улыбающегося. Конечно, по привычке отходить от двери, имевшей смысл только в том случае, если солнце припекало на той стороне, на которой находился вход в дом Подмастерья, и можно было укрыться в тени домов, расположенных на другой стороне, он, не различая черты лица и комплекцию, тем не менее, признал Сухраба.
Сухраб быстро перебежал узкую улочку и вбежал в дом с поднятой в знак приветствия рукой.
– Аколазия дома?
– Дома, подожди в зале."
Подмастерье с куском хлеба в руке, с которым не расстался идя к двери, чтобы встретить пришельца, подошел к комнате Аколазии.
– Мохтерион, ты?
– Да. Приготовься, пожалуйста. Тебя ждут, – и, не дожидаясь ответа, оставил отмерившего добрую сотню километров Сухраба в зале.
Мыслями он устремился к Детериме. Вначале у него появилась какая-то слабость к ней. Ему захотелось похвалить ее за принципиальность и понятливость, но скоро он почувствовал, что безнадежно фальшивит, что Детерима так и осталась для него весьма недогадливой особой, может и принципиальной, но только из-за своей ограниченности и неопытности. И надо было благодарить Бога за то, что у нее нет никаких серьезных намерений в смысле пуска в эксплуатацию своего тела.
Она вполне обходилась всем остальным и могла, не задумываясь и, тем более, не сожалея, предоставлять свое тело процессу естественного цветения, увядания и старения. В конце концов, вечерние и ночные свидания Аколазии, происходившие вне его дома, должны были служить ему испытанием и сами собой создавали напряженность честной борьбы. В этой борьбе он мог проиграть – сам факт их существования не позволял выигрывать, – но разве можно было желать чего-то большего, чем проигрыш в честной борьбе?
Скрипнула дверь, и Подмастерье отметил, что для Сухраба начал свой отсчет час вполне заслуженного им счастья.
V
Занятия за утро продвинулись