Питермир. Роман-фантасмагория. Влада Ладная
печали!
ИНТАРСИЯ. КАРТИНЫ
Звездолёт вылетает из третьего глаза Будды. Зебра цвета радуги. Носорог с крыльями колибри. Из груди женщины растёт баобаб. Негр разгуливает в платье эскимоса. Рыцарь скачет по дороге из киноплёнки. Зияет вскрытый череп, в нём лабиринт, а по нему мечутся Наполеон с горгульей на закорках и игуана в красном цилиндре. Святой в нимбе бьёт двумя планетами, как оркестровыми тарелками. На кол насажена отрубленная голова, а ангел лижет это, как эскимо. Рог изобилия, из которого вываливаются пустые пластиковые бутылки, картофельные очистки и горящие автомобильные шины.
Это всё картины моего брата. Он художник, и весьма известный. И мы с ним перетаскиваем это его приданое в нашу коммуналку.
И кто-то нам ещё помогает, а на самом деле в ногах путается. Какая-то серая мышь.
И сюжеты полотен мне что-то мучительно напоминают. Нечто вертится в голове.
И вот когда все эти мольберты и холсты заполонили нашу халупу, я присел и задумался…
Стихи! В молодости я писал стихи. И в них гнездились похожие образы. Кровожадные ангелы и милосердные чудовища.
Братец следил за мной что ли? И давно? В рукописях моих копался?
Или правду говорят о близнецах: они часто, даже если не знают о существовании друг друга и живут на разных континентах, одеваются одинаково, и жён выбирают похожих, иногда даже имена супруг совпадают. Увлекаются одними и теми же вещами. И даже мысли один у другого читают.
Или Павел – вообще экстрасенс?
А может, это просто какой-то розыгрыш?
…Что это за мышь серая в углу копошится? И уже и подушки бабке поправляет! И памперсы меняет!
– Петька, – скрежещет Клеопатра на своём провонявшем ложе (мне сорок три года, а я для бабки по-прежнему Петька). – Братец-то с гнильцой. Ты глянь на картины-то его! Богохульник он и христопродавец. Змею мы пригрели на груди. Сожрёт нас ирод и не подавится. Пропали мы с тобой.
Клеопатра Патрикеевна фанатично религиозна. Вера в Бога для неё – мерило всех вещей. А христианские ценности – истина в последней инстанции.
Хорошо, что бабка моих стихов юношеских не читала. Сожгла бы меня на костре.
ЕРУНДА, ЕРУНДА. ПОЛНАЯ ЕРУНДА
– Да это же Вера. Верочка! – волочёт серую мышь за рукав и пред мои светлые очи представляет подозрительный близнец. – Это же она тебя с поля боя вынесла на том карнавале, потому как на «скорой» пашет. Она, она тебя спасла и домой доставила, – голос благостный, а сам Павел весь кривится, словно тухлятины нанюхался. – А я, как в паспорт твой заглянул, пока Верочка его изучала, так всё и понял: родная кровь. Я ж твои имя и фамилию знал, мамаша не скрывала во время редких встреч.
Так что Вера нас и свела. И бабулечку нашу вовсю пользует.
«Бабулечку? – подумал я. – Куражится, гад. Впору проверять, не сыпанул ли в суп мышьяку всем нам».
А братец продолжал соловьём заливаться:
– Святая