Год Майских Жуков. Анатолий Постолов
ударил сухим листом, Марик подставил колено и случайно разбил стекло в дворницкой. Назревал скандал, дворник угрожал, что пожалуется в домовой комитет и требовал деньги за причинённый ущерб. Марик, доказывая свою невиновность, пообещал не только уплатить за стекло, но и отправить в управление похвальное письмо о хорошей работе дворника по наведению порядка в доме.
Старик был тронут до слёз, смягчился, пожалел его и пригласил к себе.
Видя, как Марик переживает, он показал ему альбом с марками.
– Мамочка! – педалируя исполненный трагизма аккорд, взмолился Марик. – Это такие марки. Редчайшие! Я всю жизнь мечтал, и тут такая возможность.
– Марочка, у нас нет денег, – разглаживая ладонью жёсткие сыновьи кудри, печально молвила мама. – А откуда у дворника такие дорогие марки. Он их не украл?
Марик клялся, что дворнику альбом достался случайно, он его нашёл в подвале среди старой мебельной рухляди и теперь не знает, что с этим делать.
– Мама, Миха… этот Михаил, он в марках разбирается, как коза в огороде.
– Какая коза? – слегка озабоченно спросила мама.
Марик понял, что от волнения перепутал образы. Пришлось срочно менять родовую ориентацию.
– Да не коза, а козёл! Он, как козёл на плетень, уставился на эти марки, понимаешь? А там редкая серия с острова Борнео, и он меня спрашивает: "А шо це, а и где той остров?"
Мама укоризненно покачала головой:
– Сынок, если человек собирает марки, он должен в них разбираться.
Так мне кажется.
– Мама, ты меня не поняла. Он очень умный, просто марки ему достались как бы по наследству. Это не его хобби. Я его смогу уговорить продать мне по классной цене весь альбом, только надо сначала купить кляссер ему в подарок.
– Да, но при чём здесь марки? – удивилась мама. Она была портнихой, и слово "кляссер" у неё странным образом вызвало ассоциацию с плиссе-гофре.
Марик сделал ещё несколько трагических пассов, стараясь не упоминать назначение кляссера, который дворнику был нужен, как козе гармонь (вот откуда коза вылезла!), но мама уже запуталась достаточно, чтобы не задавать наводящие вопросы. Постепенно, преодолев первую робость, Марик так хорошо вошёл в роль, что сумел создать искусственную дрожь в гортани, и тем самым убедил маму окончательно. Мысль, мелькавшая в школе о покаянии за этот розыгрыш, как-то незаметно улетучилась из его головы.
Мама, однако, боялась принять решение самостоятельно и сказала, что поговорит с папой.
– Тогда это конец моей мечты, – его голос дрогнул, мучительная нота оборвалась, будто пианист отпустил педаль, но драматичное finale вызвало у мамы прилив сострадания.
– Сы́ ночка, я его сумею уговорить, ты же меня знаешь. Не переживай.
Но всё-таки если марки принадлежали кому-то, я немножко боюсь, может быть, какой-нибудь еврей их прятал, а немцы его убили…
– Тем более, – сказал Марик с почти искренней скорбью. – Эти марки должны быть в надёжных руках… у меня, понимаешь? Я им знаю цену…
Вечером,