Конус жизни. Павел Рафаэлович Амнуэль
старик достанет из кармана платок, вложит в руку жене, она кончиком платка вытрет пару слезинок, и они будут готовы продолжать разговор.
Старик достал из кармана большой голубой платок, протянул жене, она поблагодарила его взглядом, и мне показалось (это, возможно, было уже моей фантазией), что благодарила она мужа не за платок, а за то, что он не проговорился. Вытерла слезы с уголков глаз и сказала:
– Вот и все. Вся наша жизнь.
Твердо сказала, поднялась и принялась собирать со стола чашки. Надо было уходить.
Мери смотрела не на меня, а в окно, она была мной недовольна. И я был недоволен собой – но поводы для недовольства у нас были разные.
– Отвезите меня домой, – сухо сказала Мери, когда мы вышли из квартиры. – Мне еще нужно подготовиться к семинару.
Не было смысла спорить. Что-то, происходившее между нами еще несколько минут назад, испарилось, и нам нужно было остаться самими с собой. Я позвоню ей завтра, и мы продолжим скорбный поиск. А если она не захочет, я продолжу сам. Мысль, возникшая у меня, когда я смотрел на плакавших стариков, была эфемерна, невысказываема и не вполне понятна мне самому. Нужно было дать мысли сконцентрироваться, чтобы сохранить ее в памяти.
Дел было много, пришлось сосредоточиться на текстах допросов, и возникшая было мысль тихо удалилась. Вечером, вернувшись домой, я даже не попытался вспомнить, это было бесполезно. На завтрашний день я наметил два посещения. Без Мери. Хотел ей позвонить, но знал, что не стану этого делать. Почему? Не знаю. То есть сейчас знаю, конечно, и понимаю свое состояние. Я был, можно сказать, классическим полицейским – и таким себе нравился.
На следующий день выкроил время после утренней «летучки» у капитана и отправился по двум адресам – оба находились в центральной части нарисованного на карте круга.
Первым, к кому я поехал, был Эндрю Гаррисон, брат умершего от неожиданной остановки сердца оперного певца Франца Гаррисона. Я не любитель оперы – не слушал и не понимал тех, кому нравилось длинное и печальное музыкальное занудство. Брат певца тоже занимался искусством – по крайней мере, мне понятным. Он был светорежиссером в театре «Бро», привлекавшем, говорят, немало зрителей постановками, где кровь лилась рекой, и трупы гуляли по сцене нагишом. Действительно, зачем трупам одежда, если они не воспринимают холода?
Эндрю, конечно, удивился моему визиту, но недовольства постарался не показывать. Я не сразу объяснил истинную цель прихода – сказал, что прежде, чем отправить дело в архив, в полиции обычно… В общем, чепуха, в которую он, может, поверил, а может, и нет. Я расспросил его о последних днях брата. Недоумевая, зачем это понадобилось детективу, Эндрю, тем не менее, терпеливо рассказал.
– Брат был сибаритом. Ничто, кроме собственного голоса, его не интересовало. Женщины? Конечно, это входило в имидж. Знаете, знаменитого Доминго, уже постаревшего, бывшие поклонницы обвиняли в сексуальных домогательствах. Это тоже имидж, но брату до старости было далеко, и женщины… Простите, я увлекся.
Похоже,