Любовь Куприна. Максим Александрович Гуреев
компаний, весьма, надо заметить, бурно проводивших время. Заметив меня, Рыбников, так как мы были с ним давно знакомы, пригласил к их столу и представил своего приятеля подпоручика Александра Ивановича Куприна, прибывшего для прохождения службы в наш 46 Днепровский полк. Мы поздоровались. Завязался разговор, но, когда выяснилось, что я актер, лицо подпоручика неожиданно побледнело, а взгляд его стал напряженным и недружелюбным. Я отнес это на счет большого количества выпитого моими собеседниками и хотел продолжить нашу до того момента непринужденную беседу, но месье Куприн прервал меня и сообщил, что не желает находиться за одним столом с лицедеем, потому что его матушка – Любовь Алексеевна или Александровна, сейчас уже и не скажу точно, считала актерскую профессию бесовской, а самих актеров прислужниками сатаны. Я попытался возразить подпоручику, но это вызвало еще большую его ярость. Подпоручик вскочил из-за стола и бросил в меня тарелку. Я был вынужден ответить. В завязавшейся потасовке я оторвал погон на правом плече Куприна, за что он вызвал меня на дуэль на пистолетах. Дело сладилось довольно быстро, и через полчаса мы уже были в Березуйском овраге. На предложение Рыбникова помириться, господин Куприн ответил отказом, хотя я был готов обнять его.
В свете привезенных с собой ручных керосиновых ламп он выглядел возбужденным и готовым довести начатое дело до конца, а судя по тому, что он о чем-то постоянно спрашивал у штаб-капитана, было видно, что стреляться он собрался впервые. Наконец прозвучала команда «сходитесь». Не сделав и шага мне навстречу, он поднял револьвер и выстрелил. Подумав, что убит, я рухнул на землю.
И занавес упал вслед за мной.
3
Дворники дрались в свете уличного фонаря, таскали друг друга за бороды, матерились, путались в брезентовых фартуках, норовили ударить в лицо, хватали за отвороты зипунов, пытались повалить друг друга на землю.
Игнатий Иоахимович смотрел на них с отвращением, на их потные уродливые лица, на их раскиданные по мостовой шапки, которые они топтали сапогами. Представлял себе, как эти дворники, устав в конце концов от этой бессмысленной потасовки, поднимут свои пропахшие табаком ушанки-шапки с земли, отряхнут их, напялят на себя и очумеют.
– Мерзость-мерзость, какая мерзость, – повторял про себя Игнатий Иоахимович,
кутаясь в воротник шубы, переходя с быстрого шага на бег, чтобы хоть как-то спастись от ледяного пронизывающего ветра с реки. Несколько раз правда чуть не упал, но успел схватиться за шершавую от облупившейся краски стену дома, за медную ручку парадного подъезда, за чугунный поручен, обнял фонарный столб, но устоял на ногах. Со стороны он, вероятно, производил нелепое впечатление, но так как это было ранее мартовское утро – темное, промозглое, то никто не мог видеть бегущего человека в шубе, за которым от одного фонарного столба до другого гналась его тень, догоняла, потом отпускала, вновь настигала, и это продолжалось до бесконечности. Вернее сказать, до пересечения со Старо- Невским.
Здесь Игнатий Иоахимович