.
старушки больше не смеялись, они стали ледяными, злыми, колючими. Впрочем, теперь он не был уверен, что это просто старушка, так же как и в том, что он сам – просто мальчик. Она шептала слова, смысла которых он не знал. Безо всякого смысла они легко проникали в него через уши, глаза, нос звуком, запахом, цветом, волнами жара и холода, дрожью, спазмами, вдохом, выдохом, паузами между ударами сердца. Слова без смысла разметали на все стороны света во всех плоскостях его существо, паутиновой нитью удерживая воедино кусочки души, разделённые теперь миллионами световых лет. А может быть, они никогда и не были вместе? Может всё дело и было только в этой невесомой паутине? Костя увидел, как просто, до смешного просто устроен мир, насколько всё, абсолютно всё здесь возможно!
Он рассмеялся. Точнее, смеялся не он, а всё сущее содрогалось апокалиптическим хохотом.
Марья Алексеевна схватила мальчика за шиворот, с грохотом уронив скамеечку, швырнула к баку, погрузила голову в холодную воду.
Костя вновь обрёл цельность. Разорванное и размётанное вернулось с окраин вселенной сюда, в тёмную баню, в сведённое судорогой тело.
Мальчик пускал пузыри, отчаянно молотил руками, сучил ногами, но бабка держала крепко. На секунду она разогнула ребёнка, подняла к самому потолку, позволила сделать ожёгший лёгкие вдох, и вновь окунула в бак.
Время исчезло. Жизнь обрела границы: она длилась от вдоха до вдоха. Целую вечность.
Маленькое тельце перестало биться, замерло, успокоилось.
В темноте, которой стал теперь Костя, проявилось горящее ярко-синими линиями лицо женщины. Это лицо было и знакомо и не знакомо, прекрасно какой-то окончательной, безусловной красотой. Всё обрело своё завершение. Мечты сбылись. Дороги пройдены. Друзья встречены, вершины покорены, деревья посажены, печь истоплена, родители гордятся, весь мир – родной и знакомый до последнего пёрышка на крыле летящей над искрящимся морем ласточки.
.
Марья Алексеевна положила Костю на колено, ударила ладонью по спине, потом ещё. Прикрикнула:
– Всё, Костянтин! Возвращайся, будет с тебя!
Вода хлынула изо рта и носа, он закашлялся, упал на пол, шумно вдохнул, снова закашлялся, засипел. Сел, глядя и не видя, прошептал еле слышно:
– Мама! Мамочка! За что ты так со мной?
Хоровод
Сладко спится в деревенской горнице на втором этаже дедовского шестистенка. Воздух сладкий, свежий, на вековой сосне крепких стен настоянный. Тишина такая, что слышно, как мыши в соседском, давным-давно заброшенном доме, переговариваются, обсуждают налёт на бабушкины припасы.
Много лет назад таким же погожим летним утром Костя проснулся раньше всех в доме. Будь то южнее, можно было бы сказать «засветло», а здесь летом всегда так, ночью без лампы читают. Полежал, поглядел в потолок, погладил его шершавые доски, не думая ни о чём, да и спустился осторожно с печи.
Костя проснулся ни свет, ни заря от смутного ощущения свершившегося неведомого. Что-то изменилось вокруг за ночь. Но что?