Пьеса Ы. и стихи. Ольга Любарская
щедрость. Его и в жизни охватывали такие порывы щедрости, когда он мог потратить последнее и купить мне понравившиеся ему черные бархатные брюки, мне совершенно ненужные. И здесь: прочитал самым что ни на есть затратным способом. Вот этой отдачей, а не лёгким, ничего не стоящим пробросом. Стихотворение, я тебе уже говорила, написанное ещё до знакомства с ним, с А. М. Человеку, которого я, рассказывая отцу, назвала «полным ничтожеством». И теперь так считаю. А тогда, начитавшись Теннесси Уильямса, я увидела хрупкость там, где она была только внешней. Отец поправил меня: «Не говори так, нельзя. Ведь остались стихи». Так вот, стихотворение это, написанное до встречи с А. М., было прожито им с такой интенсивностью и отдачей, что стало как бы написанным им самим. Больше так никогда ни с кем не было. Изнутри, не холодно. Не с безопасного расстояния. Так, как надо и читать, и писать. Для того всё и пишется. Без внутренней защиты, не думая о безопасности.
Да, А. М., я не на зло отвечу, которого тогда – в будущем, теперь уже в прошлом, – было так много и так больно, но на добро. Оно ведь тоже было немеряным.
Б-г: Да, для тебя всегда один человек затмевал весь мир. И ты мира не замечала – так, вскользь. а для А. М. мир всегда существовал. Мир и красота. Что ты могла ему дать?
Ы: Скажи ещё: Мир, Труд, Май.
Б-г: Ты же недаром не умеешь жить.
Ы: А. М. тоже совсем не умел жить.
Б-г: Но не умел по-другому. Любопытство ко всему. Он, как дождь, изливался равно на всех. Но молнии его доставались тем, кого он любит. А он умел любить сильно! Несмотря на так называемое сексуальное любопытство. Но оно проявлялось временами, полосами. не тогда, когда… Он вообще увлекался людьми, не только женщинами и друзьями. Делая их незамедлительно знакомыми.
Ы: Да, что-то в нём было от Ноздрёва.
Б-г: Не самый плохой персонаж. Кстати, из-за него погорел Чичиков.
Ы: Чичиков – это, наверное, Ю. И. Карьерист, мнивший себя идеалистом.
Б-г: Хватит глупых литературных параллелей. Ты не в классе на уроке. Кстати, об уроках.
А помнишь, как в шестом классе Оксана Копыткова, девочка с дисграфией, двоечница, но по-своему умная и не зашоренная, догадалась, какой ты хотела получить ответ о «Трёх пальмах» Лермонтова – и она ответила, что они слишком сильно хотели, слишком сильно – и получили это, то, чего хотели так страстно. Правда, с избытком. И в каком ты была в восторге.
Ы: Да, я всегда любила Оксану, с ней можно было говорить напрямую, без «третьих», хотя бы при целом классе. Вряд ли её судьба, девочки из семьи алкоголиков, сложилось благополучно.
Б-г: Не интересовался, но при случае узнаю для тебя.
Ы: Спасибо!
Да, а разве три пальмы были виноваты? Чем? Что умели сильно любить и страстно хотеть? У тебя это всегда наказуемо. Оксана поняла, что ты – скотина <Б-г нахмуривается, потом смеется>, не лучше урода Лазарева с его «Диагностикой кармы», модной в девяностые годы. Гаже книги я не читала. Мол, предпочтительней