Что мы пожираем. Линси Миллер
вечером? – я не могла видеть знак, который суд и совет вырезали у него на груди, но знала, что он такой же красный, как его сердце. Из-за этого знака он был обязан служить суду и совету и использовать своего творца только так, как они одобряли. Как он может так жить? – Ты должна меня понять.
Он произнес эти слова тем же тоном, каким у меня просила воды умирающая после пожара на фабрике мать.
– Что наши грехотворцы голодны? – спросила я. – Что благоосененным не понять, каково это – чувствовать, как грехотворец гудит у тебя в груди, пока ты не принесешь ему жертву – и неважно какую?
Иногда, поздно ночью, перед самым рассветом, когда в Лощине было тихо и я могла слышать только пустоту своей жизни, я понимала, что меня гложет бесконечный голод. Мне не хотелось прятаться, не хотелось заводить семью, не хотелось рутины… я хотела большего, хотела настолько сильно, что у меня ныли кости. Я хотела чего-то. Хотела всего.
Мой грехотворец любил эти ночные часы.
– Наши грехотворцы не паразиты. Они испытывают голод, – сказала я. – Я прекрасно вас понимаю.
Он вздохнул. Напряжение в его плечах спало, и он откинулся на сиденье.
– У большинства из нас одни и те же учителя. У каждого пэра есть два или три учителя, которых они за определенную плату предоставляют другим. Отчасти они делают это, чтобы те шпионили за нами, а отчасти – чтобы убедиться, что никто из нас не научился делать что-то опасное, – сказал наследник, глядя, как за окном кареты краснеет небо. – Они научили меня составлять более длинные и точные контракты. Они боялись, что мой грехотворец может позволить себе вольности. Какие у тебя контракты?
Я поерзала. Нам предстояло провести в этой карете несколько дней, а я уже от него устала.
– Я не пишу длинные контракты с точными формулировками, как вы. И никогда не писала, – медленно сказала я. – В детстве у меня не было ничего, кроме моих творцев.
Он посмотрел на меня и поджал губы.
Я покачала головой.
– Как бы вам ни было одиноко, у вас, по крайней мере, было место, которое принадлежало вам, и существо, которое было вашим. У меня же – нет. У меня были только мои творцы. Я прошу у них что-то и приношу им жертву, и если она их устраивает, они выполняют мою просьбу. А если нет, мне становится плохо, они сердятся, принимают жертву, но ничего не делают. Они поддерживают мою жизнь, поддерживая тем самым собственные. Наши отношения…
– Любопытные, – он улыбнулся так широко, что его очки подскочили вверх. – Монстр, что течет в наших венах. И мы кормим его, чтобы он сделал что-то, близкое нашей просьбе.
«Бог, который течет в моих венах и отвечает на мои молитвы в обмен на жертву».
– Я хочу провести исследование, так, чтобы о нем никто не знал. Для этого мне нужен еще один грехотворец, – он вытянул руку и в его ладонь скользнула длинная игла, которую он стал крутить между пальцев. – Но я не могу заняться этим вплотную, потому что связан знаком. А ты – нет.
– Никто не знает, что вы делаете с осененными, которые попадают в вашу коллекцию, – сказала я. – Незнание меня