Венера и Адонис. Леопольд фон Захер-Мазох
Иисусе! Вот так в историю я здесь вляпался, – жалобно запричитал художник. – Одиссею во дворце Цирцеи[1] по сравнению со мной можно позавидовать.
– Разве несчастье быть любимым императрицей столь уж тяжко? – насмешливо спросила госпожа Протасова.
– Конечно, – ответил Томази, – если императрица, как это имеет место в данном случае, весит больше двух центнеров.[2]
– А вот Рубенс, например, в своем творчестве вдохновлялся весьма толстыми идеалами.
– Я не Рубенс[3], милостивая государыня.
– Хочу заметить, что ваше отчаяние сколь забавно, столь и подозрительно, – проговорила доверенная подруга Екатерины после недолгой паузы. – Я ни секунды больше не сомневаюсь, что вы влюблены, влюблены в другую.
– Клянусь всеми святыми, это не так, мое сердце свободно, – заверил художник.
– Свободно… совершенно свободно?
– Абсолютно свободно.
– Ну, это несколько меняет дело в вашу пользу, – со странной улыбкой промолвила прелестная женщина, – потому что в этом дворце Цирцеи есть еще одна дама, испытывающая к вам симпатию.
– Симпатию… ко мне?
– Большую симпатию.
– И эта дама, наверное, тоже…? – спросил итальянец, показывая руками гигантские объемы царицы.
– Эту даму также, конечно, нельзя назвать худышкой, – ответила госпожа Протасова.
– Но она хоть молода и красива? – воскликнул Томази.
Госпожа Протасова пожала плечами.
– Я вашего вкуса не знаю, – промолвила она, кокетливо склоняя голову набок, – рассмотрите-ка ее еще разок, стало быть, хорошенько рассмотрите… и решите сами.
II
В последующие дни госпожа Протасова лишь на короткие мгновения разлучалась с возлюбленным. Стояла необычная жара, и пока солнце за окном грозило буквально испепелить все живое на земле, очаровательная тюремщица держала плененного Томази в своих просторных, прохладных покоях. Она лениво возлежала на мягких подушках турецкой оттоманки, а счастливый художник, примостившись у ее ног, играл на лютне, или они болтали о всякой ребяческой ерунде, как то могут делать только влюбленные.
А с наступлением вечера они точно пчелки мечтательно блуждали под сенью зеленой листвы по дорожкам парка, чтобы в завершение, когда небосвод разворачивал над их головами похожее на золотую вышивку звездное великолепие, посетить храм доброй феи этой сказки в летнюю ночь.
К счастью любящих императрица, казалось, забыла об итальянце, тем неприятнее была поражена Софья Протасова, когда однажды во время утреннего приема Екатерина Вторая внезапно сделала ей знак подойти ближе и, нисколько не стесняясь ни дам ни господ двора, ни своего фаворита Потемкина, с видимой заинтересованностью спросила о молодом художнике.
– Я не решалась до сего дня представить доклад вашему величеству, – залившись румянцем, начала госпожа Протасова, – потому что не могу, к сожалению,
Цирцея (Кирка) – в греческой мифологии волшебница с острова Эя, обратившая в свиней спутников Одиссея, а его самого удерживавшая на своем острове в течение года; в позднейшей литературе стала синонимом коварной обольстительницы.
Здесь имеется в виду немецкий центнер, равный пятидесяти килограммам.
Рубенс Питер Пауль (1577—1640), известный фламандский художник.