Заклейменный. Наталья Лескова
честно:
«Да. Пусть фальшивые. Но друзья. Может, только таких друзей и достоин тот, кто предал настоящую дружбу».
«Ты хотел спасти его, Рена… Разве это предательство?»
«Тогда почему я ничего не смог сказать ему о Клятве Повиновения? Почему соврал? Не хотел, чтобы он меня жалел? Боялся, как бы он не наделал глупостей? Или оттого, что знал, что он скажет?».
Для Рена не существовало полутонов. Дружба – это быть вместе. Сражаться до последнего. Побеждать вместе. Умирать вместе. А жертвовать собой, чтобы спасти друга – это предательство. Именно так он сказал после того случая в лесу, едва я пришел в себя от пережитого ужаса… Тогда все обошлось. Мы сумели победить – вместе. Правда, я так и не помню, как все случилось. Более того – и вспоминать не хочу.
– Эй, Глистик, ты написал мой доклад?
– Я… я…
Чужие голоса привели меня в чувство. Медленно, стараясь не совершать резких движений гудящей головой, я повернулся.
Возле дерева стояли четверо. Не из нашего класса – скорее всего, второкурсники. Мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати.
– Чего якаешь? Написал или нет? – говоривший был невысокого роста, коренастый, похожий на петуха-крикуна, каких на ярмарках на потеху публике драться выставляют. Его лицо показалось мне знакомым.
– Я почти закончил… Еще один день… Пожалуйста! – прижавшийся к стволу каштана парень был чуть выше своего мучителя и сложение имел крепкое, но… Видел я таких. Мальчишки на улицах называли подобных типов «соплюшка». Здесь, значит – «глистик». Суть не меняется. Это люди, у которых на груди словно табличка висит: «Ударь меня больнее». Слабаки. Вечные жертвы. Жалкое зрелище.
– Разве я не говорил, что работа мне нужна сегодня? Хочешь, чтобы было так же, как в прошлый раз?
– Нет… Пожалуйста…
Коренастый мальчишка не дослушал, ударил провинившегося «глистика» по лицу. Тот не сделал даже попытки защититься.
Мерзко. Мерзко! Мерзко!!! Мои руки сжались в кулаки. Не знаю, кто мне был больше противен – мучитель или тот, кто позволял себя мучить. Ну их за Врата. Пусть разбираются. Не мое дело. Заступаться за отверженного в тот момент, когда сам только-только начинаешь подниматься со дна – глупость неимоверная. А этот дурачок сам виноват.
И все же… Рен бы не стал рассуждать, кто прав, кто виноват – для него это не имело значения. Рен бы ни на секунду не задумался о последствиях – этим всегда приходилось заниматься мне. Он делал то, что считал правильным. А происходящее под каштанами – неправильно. Значит…
– Проси прощения, Глистик, по-хорошему проси! Тогда, может, и простим тебя… Да, господа?
Крепыш повернул голову, чтобы взглянуть на своих товарищей и встретился взглядом со мной. Удивился.
– Вы что-то здесь забыли, господин малявка?
– У вас есть претензии к моему другу, господа? – поинтересовался я спокойно.
– Ха! Глистик, ну и дружка ты себе завел! Это вообще кто, мальчик или девочка? –