Новеллы. Второй том. Алексей Тенчой
уже не молод, в восемьдесят лет он не восстанавливает запасы жизни, как в тридцать, – Аким грустно улыбнулся. – Хотя я ждал этого и готовился. Там, в моей сумке с лекарствами и травами, когда поправишься, найдешь письмо и адрес, куда тебе нужно будет отправиться. Это письмо моему хорошему другу, и, если он сочтет это возможным, ты станешь его учеником и проведешь у него столько времени, сколько он скажет. Возможно, больше нам не удастся с тобою поговорить. Благословляю тебя, мой мальчик, и желаю удачи во всем, – старик замолчал, а потом с облегчением вздохнул.
– Дед, не надо сейчас! – запротестовал Тимур. – Мы тебя вылечим, я нарисую! Прямо сейчас, встану и нарисую, только скажи, что ты согласен! Дед! Я все осознал! Я больше не повторю этих ошибок! Я столько раз хотел расспросить тебя обо всем, но что-то не давало! Дед, я был дураком! Прости, дед! Ведь еще можно все исправить! – Тимур не мог оторвать голову от подушки и метался на кровати, как зверь в западне.
– Сейчас мне надо прилечь, – все так же спокойно и рассудительно продолжал старый Аким, – Ты теперь будешь поправляться, но пообещай мне, что сделаешь так, как я сказал. Это мое последнее желание.
– Конечно, дед, – внук взял его за руку, и слезы градом покатились из глаз. Старик этого уже не видел, а Тимур не желал, чтобы тот слышал, что он все еще не может совладать с собой.
– Я поеду теперь, твоя мать отвезет меня в имение. Прощай, дорогой мой, – старый Аким собрал последние силы, чтобы встать, и вышел из комнаты.
Через три дня дед Аким покинул мир. Любушка говорила, что почти все время он пролежал в горячке. Лишь изредка Аким Наумович приходил в себя, тогда ему предлагали вызвать врачей, но старик запрещал это делать. Он твердо и совершенно здраво говорил: «Это мое время. Не смейте вмешиваться». И снова впадал в забытье. Один Бог знал, что он на самом деле чувствовал, в каких мирах витала его душа, и что за опыт получал он, пока тело лежало в бреду… в старом родовом имении среди южных гор неподалеку от приморского городка.
Тимур порывался, но не смог приехать еще раз проститься с дедом. Мать не пускала его, да он бы и не добрался, так как был еще слаб и потрясен произошедшим. Температура скакала то вверх, то вниз, но мало-помалу нормализовалась. И через неделю он смог встать на ноги.
Деда кремировали, как он и завещал. Поправившись, Тимур взял урну с его прахом и повез в горы, чтобы прикопать ее под старым буком у берега реки, где дед Аким еще совсем недавно складывал из странных гортанных звуков причудливые мелодии, похожие на шаманские напевы.
Теплым августом лето катилось к концу. Вечерело, но до сумерек было еще далеко. Тимур пришел к берегу реки, снял кроссовки, вошел в проточную воду по щиколотку и долго смотрел, как быстрая, чистая каменистая река омывает его пальцы, каждый изгиб его ступней, и катится дальше, чтобы где-то разбиться о большие валуны. А потом вода, собираясь в протоку, потечет дальше, чтобы вынырнуть где-то ключом, и дальше,