Владимир Ост. Сергей Нагаев
снимка, еще раз посмотрел на часы, деловито отсоединил объектив от тела фотоаппарата, уложил и то, и другое в кофр, развернулся и пошел в противоположную сторону.
Через пять минут он уже был за спиной Маяковского. Не обращая больше внимания на памятник, фотограф бодро шагал по направлению к гостинице «Пекин», облик которой соотносился со столицей Китая (или хоть с чем-то китайским) разве только по ассоциации – желтым цветом наружного покрова.
Большая Садовая, как всегда, кипела суетой и пеной буден. В несколько рядов неслись туда и обратно автомобили, вспыхивая иногда ослепительными солнечными бликами. По тротуарам тянулись нескончаемые вереницы обгоняющих друг друга пешеходов. Все торопились, все были заняты своими хлопотами и заботами.
И некому было полюбоваться неизъяснимой прелестью Тверской или Садового кольца. Некому было застыть в восхищении перед видом плавно закругляющихся улиц, которые существовали в странном двойственном обличье. Действительно, на первый взгляд, это была классическая, известная любому москвичу коллекция зданий. Но стоило присмотреться внимательнее, и взору открывалась совсем иная, потрясающая картина.
В ярком свете дня строения оказывались трансформированными до неузнаваемости. Солнце по своей прихоти меняло формы и внешность улиц, густо забеливая лучами одни фрагменты домов и причудливо дополняя другие кубами, тетраэдрами и прочими фигурами, выполненными из добротной, плотной тени. Причем теневые конструкции, вмонтированные в арки и ниши зданий, казались не менее прочными и значительными деталями архитектуры, чем балконы, эркеры, колонны и тому подобное.
Я думаю, что будь Маяковский жив, эта картина ему наверняка понравилась бы. Более того, думаю, что если в наше время его мятежная душа, бродя по миру, иногда наведывается в Москву, то наверняка на постой она останавливается именно здесь. Поселяется внутри памятника, который напоминает собой выгнутую парусом звезду, и тогда каменный поэт становится одушевленным. И Маяковский наблюдает, как день течет по руслам улиц, меняя берега, вымощенные величественной московской архитектурой. И, возможно, вдохновясь увиденным, он пытается декламировать какие-то новые, только что сочиненные стихи. Пытается сказать нечто никем не знаемое. Пытается прокричать… Но тщетно. Не подчиняются ему и скованы немотой каменные уста. И безмолвствует футурист.
А может быть, все обстоит совсем наоборот. Может быть, он не молчит – говорит, но просто некому услышать его на шумном, сутолочном перекрестке Тверской и Садового кольца. Как некому застыть в восхищении перед волшебным видом широких, плавно закругляющихся улиц.
Конечно, композиционные и другие достоинства городских пейзажей мог бы, наверно, оценить Василий, который в это время пружинистой походкой удалялся от памятника Маяковскому. Ведь Василий был фотограф. Однако даже беглого взгляда на этого энергичного мужчину было достаточно, чтобы понять,