О том, как ты была всегда. Евгений Морозов

      Если снова – креплёные звёзды, взлохмаченный ком

      прочертившей секунды на фоне, отпетом таком,

      что, расстрелянный небом у самой домашней стены,

      понимаешь про Землю, насколько мы ею больны,

      то за мячик ребячьего визга на первых порах,

      за испытанный смехом, но ушлый, о будущем страх

      не подыскивай слов, не разбрасывай звёздной крупы —

      о полёте смотрящего глаза и тверди стопы.

      В почву вбитая кость, незаживший рубец на губе,

      невдомёк и прозрачен, ты помнишь ещё о себе,

      в раскидавшую полночь светящийся звеньями весь

      там, где гулкое небо с овчинку, ты всё-таки здесь.

      За надземную близь, за последнюю с воздухом связь

      сухопутной извилиной, честною нитью держась,

      вспоминай, как глядится с балкона и молится тьме,

      как живётся-поётся, ещё помещаясь в уме.

      А за то, что уснёшь и прислышится утренний хор, —

      позабудешь и выйдешь во двор…

      Падко, старательно, невозможно,

      больно, малиново, молчаливо

      приходясь спозаранку друг во друге

      или просвистывая насквозь,

      на детском облачном полустанке,

      в кружевах из сна и домашней сказки,

      у непрочитанных голубых экранов,

      в торопливых кафе среди дождей,

      так запальчиво не замечать,

      не заниматься живучим пламенем,

      не чуять, не зачерпывать, не касаться,

      любить-не любить, нести-не вынести —

      ни друг друга, ни дня обязательства,

      ни ночи-луны, ни тигра болезни,

      ни летней реки, ни стены из гипса,

      ни ощупи вожделения, ни врага.

      Я вижу твои утверждающие губы,

      очередные глаза, принуждённые просьбы,

      корни ромашек на выбритом пляже,

      резкий скелет под нерукотворным тестом.

      Я страшно не знаю, что это такое —

      стать тобою, чувствовать как ты,

      быть уверенным в разлагающем безумии,

      опираться на воздух, освещаться тенью.

      Я забыл бесприютный яблочный запах

      канувшего в траву насекомого детства,

      хлебный мякиш родных поручений,

      молочные стада в безвозвратном небе.

      Трудно слыть отцом понимания,

      матерью-совестью, лисой обстоятельств,

      волчихой, загрызшей книжную рысь,

      голышом-младенцем, стрельнувшим семенем.

      Когда человек вырастает в дерево

      и вспоминает свою сердцевину,

      бывшую прежней и до рождения,

      до зерна в мензурке, до чернозёма,

      бог в отставке, он знает свой мозг,

      припасённое добро, укоряющие звёзды,

      червивые извилины святого забвения,

      полыхнувшую по глазам