Будь ножом моим. Давид Гроссман
с руками в бурых пятнах, раздавленном одной из присущих его возрасту болезней, который пытается вспомнить что-то, ускользнувшее из памяти, – может, меня? Возможно, в его сумрачном сознании вдруг материализовался я? Мы вдвоем, проживающие какой-то счастливый миг нашей жизни? Когда сегодня утром ему в глаз попала соринка и я слизнул ее языком? Когда я обклеил поролоном углы всех полок в доме в тот день, когда он начал доставать до них головой; или просто, когда я безумно любил его своей скупой любовью?
А может, он на мгновение все спутает, решив, что это он мой отец?
Вот было бы хорошо.
Я хочу, чтобы в бескрайнем космосе, там, где людям назначают их судьбы, каждый человек хотя бы на миг мог получить возможность стать кем угодно, было бы одно такое мгновение, когда он станет моим отцом (то, что я его отец, а не наоборот – всего лишь нелепая и досадная случайность). А главное, я хочу, чтобы все поскорее закончилось: прильнуть бы уже к его груди, свернуться калачиком и слиться воедино с его плотью, прах к праху. Вот бы хоть на миг оказаться для него всего лишь еще одним человеком, который пытался жить в обычном мире, среди людей, но внезапно прорвал его границы, утратил своей человеческий облик, растворившись в многообразии жизненных форм…
Я думаю: а вдруг как раз тогда, безмятежный или безразличный в своей немощи и полный мудрости, которая, конечно же, накопится за годы отцовства, с детьми, которые у него будут, – он сможет выбрать меня вновь? Как думаешь, он изберет меня?
Поговори со мной.
Порою тяжко ждать ответа по два-три дня. Ведь болит сейчас.
После того, как я намечтался о Ярочке, сотке медовой, ты сказала, что, видимо, Идо тоже достается много любви – может, даже больше, чем большинство родителей способны дать ребенку, – и что я, конечно же, не только «иссушаю» его душу. Спасибо, что попыталась снять с меня это тяжкое бремя. Я даже боюсь тебе рассказывать, как безжалостно я, Яир-иссушитель, выпиваю его соки. Даже не намеренно – одним лишь своим присутствием. Но когда-нибудь, в 2065 году, он все же улыбнется мне пустыми деснами и потухшим взглядом и скажет, что все в порядке, что он тоже понимает всю условность приговора в нашем штрафном батальоне: сегодня ты Франц Кафка, а завтра – его отец Герман…
Иногда я вижу все это в мельчайших подробностях. Как он призовет меня с того света, сожмет в руке и примется разглядывать в лучах желтоватого послеполуденного солнца, словно не особо нужную, но и не представляющую опасности вещицу. И тогда я осторожно проведу пальцем по его телу, а затем – по своему, прямо как по ленте Мёбиуса, не ощущая перехода с наружной стороны на внутреннюю.
Кажется, настало время для рекламной паузы.
24.6
Забавно, что тебе по душе мои «городские истории». Я уже подумываю, что это благодаря тебе у меня теперь случается гораздо больше таких «эпизодов» (серьезно, город говорит со мной, как никогда!).
Вот тебе одна совсем свежая: сегодня утром на улице Бен-Иегуды рядом с кафе «Атара» выступал клоун, он же по совместительству фокусник.