Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах. Коллектив авторов
обеих армий попадались навстречу. Кстати, ни одного раненого немца я не видел. Встречались только убитые. По-видимому, их успевали забирать. Теряя людей, мы продолжали под обстрелом идти вперед. Кончилось большое село, миновали поле, на опушке леса перед атакой короткий привал. По нам бьют из пулемета. Меня мучило нетерпение встречи с немцами. Я весь горел от волнения. Вошли в сумрак леса. ‹…› Рассыпались цепью. Повсюду свистели пули. Раненые встречались на каждом шагу. Санитары не успевали управляться. Им охотно помогали бойцы: только бы задержаться, не идти вперед. Я это понял не сразу. Нас поливали пулями, как из гигантской лейки. По нашим спинам били «кукушки». Мы отвечали слабым винтовочным огнем. Брали силой, то есть количеством людей.
Иногда подолгу задерживались на одном месте. Потери с нашей стороны были велики. Я успел расстрелять половину патронов, то есть немного больше сотни, а видел только двух убитых мною немцев – одну «кукушку», за которой минут двадцать охотился, и одного автоматчика. Оба были моложе меня.
От волнения спирало дыхание. В горле все пересохло. Нашла жажда. Чувствовалась нечеловеческая усталость. То и дело приходилось, спасаясь от осколков, мин и пулеметных очередей, зарываться с головой в замшелые кочки. Лес был полон треска и порохового дыма. Начинало темнеть, в лесу это особенно сказывалось. Со мной было человек двенадцать, половина из них из одного со мной батальона. Один был инженер с моего завода. Как сейчас вижу его измученный вид, потное усталое лицо с лохмами волос, торчащими из-под пилотки, и запотевшие очки. С наступлением темноты он почти ничего не видел. Очки то и дело сползали на нос. Его, как и меня, мучала жажда. Он стрелял наугад, и вид у него был растерянного интеллигента.
У меня заедало затвор, приходилось заряжать по одному патрону. Ствол [винтовки] накалился. Патроны подходили к концу, брали у раненых и убитых. Я набил не только подсумок, но и карманы. Противогаз был давно мною брошен по примеру товарищей. Крики «Ура!» и «За Родину! За Сталина!» давно смолкли. В лесу было сумрачно и страшно. В одном месте мы прорвались вперед и вклинились в немецкую оборону. Нас было всего человек двадцать. С винтовками наперевес мы бросились в атаку, стреляя на ходу и задыхаясь от бега. Но нас скоро отбросили огнем пулеметов. Пули сыпались градом. Почти половину бойцов потеряли. Командир был убит. Стонали раненые. У одного был перебит позвоночник, у другого ранение оказалось еще более мучительным – в живот. Они хватали нас за ноги и умоляли их пристрелить. Никогда не забуду ни их стонов, ни их взглядов. Они ползли по окровавленному мху, в темноте под пулями. Мы двое остались лежать в канаве между своими и противником. Позиция удобная, но головы не поднять, тотчас ляжешь как подкошенный. Мы передохнули, вытерли со лба пот рукавами гимнастерок. Мучительно хотелось пить, жажда томила несколько часов, несмотря на то что в лесу было прохладно. Мы усердно разгребали замшелую землю жадными пальцами, но тщетно. Воды не было. Знойное лето глубоко высушило даже лесную