Грустная песня про Ванчукова. Михаил Зуев
и вертикальными отрезками статистических доверительных интервалов. Курить – время от времени – Ванчуков бегал на кухню; у Дулиной было можно. У Дулиной вообще ничего не запрещалось. Саша Козак как-то отпустил в адрес тёщи: «Мировая тётка!» Саша уже месяца два как переехал к Марине и Светлан Санне; жениться пока не поженились, но жили теперь одной семьёй.
Олику всегда было тепло у них в гостях. Светлан Санна отвечала на все вопросы. Однажды, когда он спросил, что это за бородатый мужчина на портрете маслом в гостиной, в ответ получил лекцию на полтора часа: про отца Светланы Александровны Дулиной; про её деда, купца первой гильдии; и про портрет, оказавшийся за авторством ни много ни мало Ильи Ефимовича Репина, бывшего другом деду-купцу. Рассказывала всё это Светлан Санна не потому, что хотела пустить пыль в глаза, а всего лишь затем, что раз вопрос задан и человек, его задавший – твой гость, то и отвечать нужно как следует, не отлынивая. Во время рассказа Светлан Санны Ванчукова время от времени начинала подъедать обидная мысль: почему же собственные родители никогда не рассказывают ему о своём прошлом? Даже когда он пытался спросить…
Буквы и цифры выезжали из-под широкого плакатного пера с центральным пропилом красивыми, ровными и жирными – словно из настоящей типографии. Ольгерд периодически замирал, склоняясь в стороне над ватманским листом так, чтобы взгляд низко-низко скользил по только что написанному. Тогда можно было воочию наблюдать чудо превращения: блестящие, словно поверхность ледяного катка, буквы, быстро подсыхая, становились матовыми, основательными, обретая вес и незыблемость.
Две таблицы были окончены нереально быстро. Ванчуков вылез на балкон, отцепил от бельевых верёвок несколько белённых дождями, облизанных шершавыми ветрами, слегка набухших от старости прищепок с ржавыми сердцевинами, вернулся в комнату и, недолго думая, прищепил листы ватмана к раздвинутым тяжёлым оконным портьерам – сушиться. Ещё чуть полюбовавшись результатами труда, Олик приступил к третьему, заключительному не только на сегодня, но и последнему вообще, листу. Табличка там должна была быть небольшой; справился быстро. Залихватски махнул рукой с пером: мол, всё, отмучился! Из пропила вылетели несколько мелких капелек туши и кляксами шлёпнулись на ватман. Работа оказалась безнадёжно испорченной.
Старый звонок в прихожей захрумкал-затренькал, то и дело сбиваясь на беззвучную надсадную гулкую вибрацию соленоида магнитной катушки. Ванчуков, прищурившись и чуть пригнувшись – то ли дырка низко, то ли мальчишка успел подрасти – приложился к дверному глазку. Там, в отдалённой, трубкой закруглённой перспективе, подпрыгивали и изо всех сил молча махали руками. Олик рассмеялся и щёлкнул рычажком замка.
– Что, трудишься? – спросила Марина, вваливаясь в квартиру. Следом в прихожую с лестницы отшлюзовался Саша Козак.
– Ага, – серьёзно сказал Ванчуков.
– И как? – улыбнулась Марина.
– Нормально.