Тайная лавка ядов. Сара Пеннер
семейной фермы нечасто давало мне повод улыбнуться так же широко, как улыбался сейчас Альф. Вместо этого я день за днем проводила за шатким столом из желтого дуба, тем же, за которым больше трех десятилетий работала моя мать. Десять лет назад, когда у меня не было работы, но был новый дом, возможность поработать на ферме казалась слишком удачной, чтобы от нее отмахнуться, но я иногда задумывалась, почему осталась там так надолго. Да, я не могла преподавать историю в местной школе, но это не значило, что у меня не было других путей; наверняка существовало что-то поинтереснее административной работы на ферме.
Но дети! Учитывая, что в перспективе планировались дети, первостепенную важность обретала стабильность моей работы, как любил напоминать мне Джеймс. И поэтому я оставалась на месте и научилась выносить разочарование и неприятные мысли о том, не упускаю ли что-то большее. А возможно, и что-то совершенно из другой области.
Стоя на берегу с Альфом, я задумалась о том, не мог ли он давным-давно заниматься скучной работой за письменным столом. И что в итоге решил, что жизнь слишком коротка, чтобы страдать сорок часов в неделю? Или, возможно, он был смелее, решительнее меня и превратил свою страсть – мадларкинг – в полноценную работу. Я думала, не спросить ли его, но не успела: его позвал кто-то из других участников группы осмотреть находку.
Я забрала у Альфа флакон и наклонилась, чтобы положить его на место, но что-то сентиментальное и печальное во мне отказывалось это делать. Я ощутила странную связь с тем, кто последним держал в руках этот флакон, – внутреннее родство с человеком, отпечатки чьих пальцев в прошлый раз остались на стекле, как сейчас мои. Что за настойку смешивали в этой небесно-голубой бутылочке? И кому хотели помочь, кого исцелить?
У меня защипало глаза, когда я задумалась о том, каковы были шансы найти этот предмет на берегу: исторический артефакт, возможно, когда-то принадлежавший ничем не примечательному человеку, кому-то, чье имя не значилось в учебниках, но чья жизнь все равно была завораживающей. Именно это мне казалось таким чудесным в истории: от того, кто последним держал в руках этот флакон, меня могли отделять века, но нас объединяло ощущение прохладного стекла в пальцах. Казалось, будто вселенная в своей странной и нелепой манере захотела дотянуться до меня, напомнить о том, как меня когда-то волновали пустячные осколки прошедших веков, если только получалось разглядеть что-то сквозь скопившуюся за годы грязь.
Мне вдруг пришло в голову, что с той секунды, когда мой самолет сел в Хитроу, я ни разу не заплакала из-за Джеймса. И разве не ради этого я сбежала в Лондон? Отсечь, пусть всего на несколько минут, болезненную тяжесть печали? Я улетела в Лондон продышаться, и именно это, черт возьми, я и делала, даже если часть времени провела в буквальном смысле по колено в грязи.
Я поняла, что оставить флакон себе будет правильно. Не только потому, что ощущала тонкую связь с тем, кому он когда-то принадлежал, но и потому, что нашла его во время занятия по мадларкингу, которое и близко не входило в изначальное, заранее