Черный Новый год. Александр Матюхин
не понял Коварж.
– Вот же заладил, как попугай, просто скажи «нет». Не собираюсь сегодня умирать. Скажи…
– Нет, – сказал Коварж, – не собираюсь сегодня умирать.
– И убивать никого не собираюсь, – продолжил Морозов.
– И убивать никого, – повторил Коварж, – не собираюсь.
Плюгавая сука, похожая на испуганную крысу, так и стояла, прикрывалась стулом. По лицу ее, сплошь покрытому прыщами, пробегало то недоумение, то злоба, то страх. Прямо «охота на ведьм, наши дни».
– Так, – повертелся на месте Морозов, взял со стола салфетку, замахал ею, как белым флагом. – Вас, душа моя, как по паспорту…
– Не ваше дело, – прошипела ведунья.
Но КамАЗист Рыков, равнодушно наблюдавший за драматичной сценой, громко икнул и выдал ведунью:
– Зинаида она, как у Шурика в кине.
Ведунья уронила стул, за несколько метров обошла Коваржа и Морозова. Последний пошутил:
– Мы так-то не кусаемся.
Но Зинаида шутки не оценила. Ткнула в Коваржа пальцем:
– Чтобы не подходил ко мне. Я знаю, что ты семью свою убил…
А Коваржа как по голове ударили. Ноги сделались ватными, и где-то глубоко-глубоко будто бы раскрылась старая рана, а оттуда потекло нечто мерзкое, дурно пахнущее…
– Сука, – прохрипел он. – Сука-а-а… никого я не убивал… зимой гололед… а там фура… вот и разбился… их насмерть, а мусора, твари…
Голос предательски дрогнул, так же предательски зародилась под глазом одинокая слеза.
– Старик, – заботливо усадил его Морозов, – старик, выкинь ее из головы. Она с какого-то тэвэшного проекта вылетела, домой перлась без денег, попутками. Там ее, на проекте, помоями облили, вот она и… отыгрывается. На нас. Забей, говорю тебе. Рыков, еба, наливай!
Рыков хрюкнул, разлил по стопкам коньяк.
– О-от так, – одобрил Морозов. – Я не ведун, но чувствую, что коросту у тебя в душе сковырнули. Надо про… дезинфици-ро-вать, именно так.
– Мне утром за руль, – запротестовал Коварж, свою стопку отодвинул. – До обеда эти сраные кондеи должны быть на складе.
– Будут, – успокоил его Морозов. – Я тебя напиваться не заставляю. Прими как лекарство, для успокоения нервов. Димыч, еба, не маячь, сядь с нами уже.
Димыч что-то пробормотал про «полночь» и «дожить». Видимо, слова поддержки выразил. Похлопал Коваржа по плечу. Рядом сел. В уголке ненавязчиво играла магнитолка, из колонок лился «Тихий огонек моей души». Морозов сказал тост за уходящий, звонко чокнулись, выпили.
– Легче стало? – поинтересовался Рыков.
– Немного, – соврал Коварж.
У самого мысли крутились вокруг обледенелой трассы, холодной ночи, старенькой «десятки», огромной фуры, удара и боли-боли-боли, долгой, нескончаемой. Такая не уходит, остается в тебе неизлечимой опухолью и мучает долгими зимними вечерами, душными бессонными ночами. Не хотел он смерти жены. Тем более сына. Если бы мог, отмотал годы, оставил родных, но убил себя. Только нельзя…
– Вторую наливай, – велел заклевавшему носом Рыкову Морозов. – Хорошего лекарства много не бывает.
– Не