Аллегро пастель. Лейф Рандт
и принципы, что они не зависят друг от друга в своих мнениях. В кинотеатре «Метрополис» на площади Эшенхаймер-Тор они сидели в двойном кресле, без подлокотника посередине, иногда держась за руки, но, несмотря на это, они совсем по-разному восприняли «Назови меня своим именем». Жером увлекся внешней красотой фильма и его мира, как и большинство тех, кто рассказывал Тане про этот фильм о гомоэротической летней любви подростка и аспиранта в Италии восьмидесятых годов, а сама Таня почувствовала отторжение. «Назови меня своим именем» показался ей ужасно буржуазным. Она тоже не осталась равнодушной к напряжению между главными героями, но ее раздражало, что фильм исподволь внушал, что счастье, толерантность и гуманизм возможны только на основе зажиточности и элитного образования. Когда на обратном пути, в «Тесле», Жером сказал, что фильм, возможно, триггернул ее тем, что она сама была конвенционально красивой дочерью hi-end-образованных родителей, но она должна как минимум признать идеальный стиль фильма, Таня вышла из себя. Она закричала, что Жером должен принять тот факт, что фильм ей не зашел. А когда Жером собрался что-то возразить, Таня сказала: «А теперь заткнись-ка, Жером». Остаток пути они молчали.
У Тани случались приступы агрессии. Лучше всех это знали ее мать и сестра. Если не считать Макса, ее бывшего, то мало кто из неродственников заподозрил бы в ней холерические эксцессы. Таню Арнхайм считали либо витающей в облаках, либо холодной, либо высокомерной, но никогда – агрессивной.
Поскольку для Жерома было важно выглядеть в собственных глазах человеком, не склонным к злопамятности, они быстро помирились. Когда Жером открыл дверь в бунгало, а Таня нарушила молчание («Жером, извини»), он на мгновение застыл, посмотрел ей в глаза, а затем позволил ей крепко обнять себя.
Пятого апреля уже запахло настоящим летом. После восьми с половиной часов сна Таня пришла с банкой Red Bull без сахара в парк Хазенхайде и села неподалеку от долгостроя – индуистского храма, много месяцев стоявшего в лесах. Только верхушку храма пестро раскрасили. Тане нравилось думать, что по соседству с ней скоро будут храмы всех религий. Все свои знания об индуизме она получила еще в девятом классе кильской гимназии: перерождения вверх-вниз между разными кастами и жизнеформами, множество богов, обладающих чертами и животных, и людей. В принципе, довольно симпатично. Может быть, индуизм – это неплохой вариант если не для Тани, которая даже йогу не любила, то для кого-то из ее знакомых.
Амели написала сообщение, что у нее похмелье и она собирается пойти в City Chicken на Зонненаллее, но Таня только что позавтракала дома. Просто составить компанию Амели не получилось бы: Амели была выше ста восьмидесяти сантиметров и не из худых, она ни за что не стала бы есть в обществе человека, который сам ничего не ест. Таня и Амели научились любить довольно сомнительные качества друг друга; трения возникали постоянно, но между ними никогда не вспыхивало. Амели часто употребляла слово «пролечилась», когда говорила о себе,