Красные части. Автобиография одного суда. Мэгги Нельсон
ирония судьбы заключалась в том, что моя квартира в Нижнем Ист-Сайде была той еще дырой. Возвращаясь с работы поздно ночью, я проверяла, нет ли в комнате моего соседа каких-нибудь девиц под кайфом или на отходах, чьи сигареты могли бы прожечь обивку мебели, и только потом ложилась спать. Не раз я вытирала странную белую жижу, пенящуюся в уголках его бесчувственного рта. Поскольку я не употребляла, то не особо разбиралась, что нужно делать, – я только вытирала пену, тушила бычки, убеждалась, что у всех есть пульс, и отправлялась спать.
По правде говоря, моя кровать тоже была той еще дырой. Несколько раз я обнаруживала в ней тело моего парня-торчка, перебравшего с дозой. В последний раз, позвонив 911 и доставив его в больницу Святого Винсента, я осознала – ну неужели! – что, пожалуй, беру на себя слишком много. Я вышла из приемного покоя в дождь и позвонила матери из телефонной будки. Мне было до смерти стыдно, но я не знала, что еще делать. Я ничего не рассказала ей о ситуации, не рассказала о том, что не раз и не два находила его серо-синее, будто покойника, тело в своей постели, не рассказала о тех ночах в ванной комнате, когда он протягивал мне, страдающей от алкогольной крапивницы и гипервентиляции легких, мизинец с порошком на кончике ногтя, приговаривая: Тебе хватит, ты ведь такая крошка.
Очнувшись в машине скорой помощи, он прошамкал: Кажется, я покалечил себе язык, – слова прозвучали так, как будто у него во рту был кусок пенопласта.
Я вышла из больницы, – сказала я в телефонную трубку. – Тут льет как из ведра. Думаю, надо как-то отсюда выбираться.
Она помолчала, а потом сказала: Ну, а что бы сделал Иисус?
Она не шутила. Она вообще-то не религиозна. Наверное, она недавно что-то такое прочитала.
Иисус бы не отступился, – сказала она. – Постарайся потерпеть.
Он точно не выживет в этот раз, – ответила я.
Тем более.
Я была полной дурой тогда, но всё же не настолько, чтобы не соображать, хотя бы отчасти, что делаю. Когда врачи прикрепили электроды ему на грудь, стабилизировали сердечный ритм и объявили: Он поправится, – я почувствовала громадную волну облегчения и прилив гордости. Десять лет ничего не значили. Я перенеслась в ночь, когда умер мой отец, но на этот раз я успела вовремя, я была взрослой и обладала нужными навыками, чтобы всё исправить.
Но, «всё исправив», я не вернула отца. Я только подписала документы на выписку отпетого торчка, который поплелся за мной домой, как безмозглый щенок, а посреди ночи признался в интрижке с одной тупорылой марафетчицей и свалил за дозой на заправку на углу Хаустон и авеню Си.
Следующий день я провела не вставая с кровати. Я представляла, что я из тех больных детей, чьи кости могут рассыпаться на миллион кусочков от резкого движения или прикосновения. Что я больна, как «мальчик-в-пузыре»[7]. Я прихватила среднего размера бутылку «Джим Бима» и отпивала из нее, лежа под одеялом с книгой «Человек не
Дэвид Веттер (1971–1984) – мальчик с тяжелой формой иммунодефицита, из-за которой он был вынужден жить в стерильном пластиковом пузыре.