Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности. Александр Никитич Севастьянов
Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности
наушей. Хотя, судя по ближайшим вышеназванным аналогам, никакая окантовка для этих и без того стилистически единых и совершенных шлемов не предполагалась вообще.
Таким образом, цели и задачи, которые были поставлены перед русским мастером Никитой Давыдовым, совершенно ясны: превратить шедевр турецкого оружейного искусства в боевой аналог Шапки Мономаха – царский воинский походный венец. А для этого сделать шлем «православным» и «богатым». Что Давыдов и выполнил с честью, и был за то заслуженно вознагражден.
Улучшил или испортил лучший русский мастер исходный турецкий материал своим вмешательством, судить об этом – дело вкуса249. Нам важно подчеркнуть одно: обе главные царские «шапки» – как гражданская, так и военная, обязаны своим происхождением Востоку.
Рядом с вышеописанным «шедевром русского оружейного искусства» должны быть поставлены два другие, сделанные, скорее всего, в одной и той же мастерской Стамбула примерно в одно и то же время. Они уже упоминались выше: это ерихонские шапки Мстиславского и Прончищева250. Типологически они мало отличаются, разве что прончищевская вся сверху донизу, включая даже назатыльник, науши и козырек, испещрена благочестивыми мусульманскими изречениями. Те же ложчатые купола булатной стали, та же глубокая таушировка золотом…
Диаметр шапки Мстиславского на 7 мм меньше, чем у Михаила Федоровича; по этой или по какой иной причине, но Алексей Михайлович брал с собою в Смоленский и Рижский походы именно ее, а не отцовский парадный шлем. Предпочитая военный головной убор более цельный и стильный, хотя и менее помпезный. Возможно, поэтому у шапки Мстиславского появилось серебряное с камнями навершие, явно неродное, русской работы, почти полностью скрывающее подвершие. На котором, надо полагать, была такая же надпись, что и на двух других аналогах, почему его и постигла соответствующая участь. Других надписей на шлеме не было, что и уберегло его от более радикальной переделки.
Князь Мстиславский был гедиминович, знатнейший при семи царях человек, получал самое большое жалование в русском государстве – 1200 рублей в год. Был претендентом на престол в 1598 году после смерти Федора Иоанновича. Во время Смуты он неизменно оказывался на ведущих ролях, возглавлял Семибоярщину, вполне мог стать монархом в 1606 и 1611 гг., а по завершению Смуты его кандидатура на престол рассматривалась наравне с Романовым. Ерихонская шапка могла быть поднесена ему в дар дальновидной дипломатией султана в те годы «на всякий случай». Мстиславский умер в 1622 году, тогда же его шапка попала в казну; годом раньше свою завершенную работу сдал туда Никита Давыдов. Можно только гадать, каким образом у царя и у князя оказались столь аналогичные предметы примерно в одно и то же время. Вероятно, все это были посольские дары, подносимые в те непростые годы, исходя из конъюнктуры. Скорее всего, дар царю был сделан уже после
Нет никакой возможности согласиться с точкой зрения, якобы Давыдов, проходивший в Стамбуле обучение секретам турецкого оружейного мастерства, приделал-де шлему новые науши взамен почему-то где-то утраченных и самостоятельно натаушировал три короны там, где их ранее не было (Russian arms and armour. Selection and introduction by Alexander Sedov and Mikhail Portnov… – С. 19). И науши, безусловно, «родные», сделанные и орнаментированные теми же руками, что и весь шлем в целом. И короны, судя по стилю работы, тоже «родные», изначально сделанные на шлеме турецким художником-оружейником. Иначе, во-первых, они расположились бы чуть ниже или были бы иначе скомпонованы, чтобы не пришлось экстренно приделанными крестами «въехать» под самый орнаментальный пояс. А во-вторых, Давыдов вряд ли стал бы своему царю навязывать корону в европейском, «латинском» стиле, в то время как для турка русский царь-христианин, ради которого он старался, был, конечно же, «европеец». Давыдов начал работу в Оружейной палате в 1613 году очень молодым человеком (умер в 1669). Сомнительно, что он бывал в Стамбуле до того, юношей, обстановка Смутного времени к тому не располагала. Артель же он возглавил в 1620-е годы, когда шлем уже был доделан. Стилистика эмалевой иконки св. архангела Михаила и навершия никак не соотносится со стилистикой шлема в целом, не говоря уж о камнях, приделанных поверх виртуозных «родных» золотых орнаментов. Вряд ли у него бы поднялась рука на такое искажение турецкого шедевра, если бы он к тому времени уже стажировался в Стамбуле…
В султанском дворце Топкапы в Стамбуле хранятся и другие роскошные ерихонские шапки – «родные сестры» нашим трем вышеописанным. Все они датируются XVI – началом XVII вв. Начиная со сплошь инкрустированного золотом и драгоценными камнями шлема самого Сулеймана Великолепного (инв. №2/1187). Другой ценнейший шлем XVI века такого рода (инв. №2/1192) сплошь украшен золотым цветочным мотивом в стиле «саз». Есть и ложчатые, как в Оружейной палате. Часть дворцового собрания, насчитывавшего более 10 тыс. предметов вооружения, в том числе богатую подборку шлемов, была передана в Военно-исторический музей Стамбула. См.: Topkapi Palace. – Istanbul, Aksit, 2005. – P. 110—111, 119.