Соблазнитель. Збигнев Ненацкий
к абсолюту. Нам нужны правила без исключений, опыт, который всегда и в любых условиях подтверждается. В нас сидит маленький чертенок, время от времени он рассуждает так: «Доктор не прав, это ясно. Я знаю дядю. У него все совершенно иначе. Дядя пьет и курит, а живет сто лет». Лавочник говорит своей жене: «Врачи – это банда идиотов. Ты видела когда-нибудь человека, у которого рак легкого? Я вижу горбатых, чахоточных, диабетиков, людей с язвами двенадцатиперстной кишки, но еще никто не показал мне пальцем на улице: „Смотри, там идет Зенек, у которого рак легкого“. Фрейд? Что вы, это все устарело. Теперь необходимо знать Юнга. Хотя нет, он тоже устарел. Хомски, вот кто, милостивый государь. А я вам говорю, что и он не отвечает современным требованиям, потому что мой дядя пьет, курит и живет уже сто лет, вовсе не чувствуя себя одиноким и потерянным. Бог есть, поскольку Вольтер на ложе смерти поверил в него. Бога нет, потому что Вольтер написал „Кандида“, которого я, конечно, читал, и он мне очень понравился. А как ваша простата, господин Иорг? Разрешите, я вложу палец в задний проход. А теперь спойте со мной: „Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та“. Прошу вас встать. Это „Eine kleine Nachtmusik“[27], ее нужно слушать стоя. Только стоя можно понять музыку. Впрочем, возможно, это тоже устарело…
– Пожалуйста, успокойтесь, доктор, – сказал Ганс Иорг. – Ведь мы должны были долбить и перестраивать, зондировать и переставлять стенки, перемещать пласты и проводить геологическое бурение, чтобы наконец извлечь ваше новое «я». Пожалуйста, не смотрите на часы. Эта женщина уже не уедет ни на автобусе, ни на поезде. Она выпрыгнула из окна совсем в другом городе и совершенно в другое время. Впрочем, возможно она пошла на чердак и повесилась на бельевой веревке. Вероятно, у нее был маниакальный психоз, ваше чувство вины – это не что иное, как литература, залежи благородной руды, которые наслаивались в вас с детства. Прекрасная, благородная, плодоносящая куча компоста, возвышенное дерьмо, на котором, быть может, прорастает цветок вашего таланта. Нам ничего другого не остается, как глубоко перепахать, перелопатить слой чудесного и животворного говна. Надо перестать верить в литературу, дружище. Только из большого неверия рождается великая и пылкая вера, только маловера может поразить блеск святости, как это произошло с Павлом-Савлом. Человек, которому чуждо всякое насилие, должен его совершать. Пусть это будет насилие над литературой – чудесной и прекрасной, непорочной орлеанской девой, которая под своими знаменами ведет нас к вершинам величия и благородства. Пусть до небес донесется пронзительный визг наших добродетельных литературных критиков. Здесь, в колыбели культуры, в старом Веймаре. Это будет извращенное насилие, как в церкви. К делу, дружище. Настало время подвигов.
– Почему ты не спишь? – спросила меня жена, хотя из-за полной темноты в комнате она не могла видеть ни моего лица, ни моих открытых глаз, и, видимо, только мое дыхание подсказывало ей, что я бодрствую.
– Собака уже полчаса лает на опушке леса, – сказал я.
– И