О театре и не только. Борис Андреевич Шагаев
мелочась.
Жизнелюбия его хватало на всех. Бывало, при встрече он рассказывал про прошлую жизнь. Про Колыму редко когда вспоминал: только когда кто-то спросит. А ведь некоторые так разрисуют своё прошлое, подвиги, что собеседникам становится невмоготу слушать.
Однажды на «мальчишнике» в писательском кабинете в так называемом «красном доме» аксакал разоткровенничался о своих старших коллегах – писателях. С уважением относился к одним, ругал других. Одного ни за что исключили из партии, другому сфабриковали «улусизм», третий без очереди пролез на издание книги, четвертый строчит доносы наверх или в Москву.
Спрашиваю у Эрендженова: «Ну, а творческая конкуренция в ваших кругах присутствует?». Егор Буджалов резко перебивает: «Сиди и кури свою сигарету! Слушай, что говорят старшие, или беги в гастроном». Хорошее было время.
Как-то идём с Костей Сангиновым (режиссёр телевидения), встречается Константин Эрендженович и просит нас проводить до дома. Аксакал принял наркомовскую норму и был немного навеселе. Пришли к нему на улицу Губаревича. Дверь открыла жена Боова Кекеевна. Прошли в хозяйский кабинет. Боова Кекеевна принесла закусь, сказала, что пить ничего нет, и ушла. Боова Кекеевна – мать талантливых архитекторов Мингияна и Джангра, а ещё Болта – танцора из ансамбля «Тюльпан». Тоже талантливый, из плеяды танцоров ансамбля, таких как Саша Улинов, Эмба Манджиев, Вася Калинкин.
Ну так вот, Константин Эрендженович вынул из-за стопки книг НЗ – чекушечку, и разлил. Выпили. Посидели, погоревали. Говорили о том, о сем, но разговор шел вяло. А мне хотелось спросить про ссылку. И тогда я спросил у писателя про ссылку.
Одни пишут, что Константина Эрендженовича увезли в Астрахань на допрос, а потом уже по этапам. А Каляев говорил, что их вместе увезли из Элисты в Сталинград, там выбивали признания, а потом отправили на Колыму.
Поговорили мы хорошо, погоревали. Но мне было любопытно узнать про Колыму. «Кто сидел? Контингент какой? Чем занимались?», – не унимался я. «Сидели всякие. Политические, блатные, убийцы, конокрады, фраера. Вечерами при тусклой лампадке – «колымке» играли в карты «блатари». Мы не лезли туда. Честная воровская игра – это и есть игра на обман. Поди, разберись, кто жульничает».
«Блатари» ловили мелкую колымскую живность и ели, – продолжал вспоминать дядя Костя. – Я научил их закапывать живность на какое-то время в землю. Потому что специфический запах любых животных теряется, когда закопаешь. Учил блатных всяким народным хитростям. Например, как завязывать калмыцкий узел. За все это блатные договаривались с надзирателями и мне давали «кант», то есть временный отдых. Смотрите, мол, азиат «припух» совсем, дайте ему отлежаться.
Меня уважали. А как же? Жить хочется. Каляев был не такой. Он никуда не встревал. Держался настороженно. Пошли однажды в забой, а Санджи нет. Ну, всё, думаю, карцер он получит. Приходим в барак, а Санджи суёт мне в фуфайку пайку хлеба. Я обомлел. Ты что? Не пошёл в забой, да ещё хлеб украл?! Тебе