Дочь лодочника. Энди Дэвидсон
черной слизи прошло, и она могла идти, вся мокрая и продрогшая, молча прижимая младенца к груди.
Наконец впереди забрезжил свет – булавочная головка посреди мрака. Поначалу девочка подумала, что этот свет перенесет ее в другой край, туда, куда ушла ее мать, Кора Крабтри, давно, когда Миранде было четыре годика. Но оказалось, что нет. Она огляделась и увидела, что стоит, увязнув в илистом берегу, где ее следы, как и Хирама и старой ведьмы, наполнились водой. Они вели к месту, где в грязи осталась плоскодонка, светя закрепленным на носу прожектором.
«Чтоб привести нас назад».
Но в свете молнии она не увидела ни лодочника, ни ведьмы, а ее левая рука, несмотря на ледяной дождь, вся горела, став твердой, как полено. Миранда вымолвила имя отца. Потом – всхлипы. Слезы. Рвотные позывы. Тошнота. Она рухнула в грязь, завалилась на спину, положив сверху ребенка и прикрыв правой рукой его слабо пульсирующий родничок.
Из темноты к слабому лучу лодочного прожектора вышла сутулая фигура. Невысокая, она смотрела себе под ноги. Повязанный на голову платок, сверкающие черные глаза, гладкий подбородок. В одной руке был дробовик Хирама Крабтри, в другой – пустая окровавленная миска.
Гром – будто весь мир содрогнулся.
«Мне только одиннадцать, – подумала Миранда, угасая. – Я не хочу умирать…»
Она ощущала на себе вес младенца, его слабое тепло сулило надежду.
Она закрыла глаза. Тьма забрала ее.
Буря несла на землю разрушения. Она воистину была из тех, какие жители округа Нэш, Арканзас, запомнят на долгие годы. Она ярилась, точно живое создание. На окраине заброшенного лесопильного городка, он назывался Майлан, проститутки из Пинк-Мотеля стояли под дождем, будто забытые часовые у открытых дверей; весь их ночной бизнес будто смыло водой. Они курили сигареты и жались друг к дружке, пока градины, точно пули, разбивались на заросшей сорняками парковке. Старшие женщины уходили, закрывали двери и завешивали шторы. Молодые оставались начеку, неутомимые, сосредоточившись, может быть, на какой-нибудь далекой звезде, на которую долго смотрели, пока ту не скрывала буря.
В милях к югу оттуда, где был лабиринт гравийных дорог, вьющихся и сплетающихся между собой, где песчаные берега Проспера уступали болотам и топям, жители дна выходили на веранды своих лачуг – длинноногие мужчины в комбинезонах и худые, как щепки, женщины в хлопчатобумажных сорочках. Дети же вовсе не носили одежду. Они смотрели, как дождь льет со свесов жестяных крыш, смывая грязь внизу, и видели в этом предвестье своего медленного уничтожения, ведь их судьбы были неразрывно связаны с землей, которую получили от давно забытых предков.
И наконец, вдоль берега реки – прихожане Воскресного дома, насчитывавшие не более дюжины душ, кучка оборванных юнцов, укрывались не от бушующих небес, а от ужаса, коим был их безумный, заблудший пастор Билли Коттон. Он даже сейчас сидел, пропитанный кровью мертвой жены и ребенка в своем доме на другой стороне улицы. С тех пор как помешательство впервые проявилось в старике несколько лет назад, численность прихожан