Чахотка. Другая история немецкого общества. Ульрике Мозер
рококо Антуан Ватто, живописец «галантных празднеств» (fêtes galantes), сам мог пережить этот праздник жизни только в своем воображении[83]. Он писал пастельными красками ликование жизни, радость бытия, чрезмерную утонченность и изысканность умирающего рококо. Его полотна – невесомые воздушные сны о жизни, лишенной малейшей заботы и тяжести: пикники на природе под неизменным солнцем, музыкальные концерты в саду, изящные дамы в мерцающих шелковых платьях, кавалеры, воплощенная галантность и внимательность. И всё же на этих полотнах лежит отпечаток печали, ощущения конечности всей этой красоты и легкости. Вероятно оттого, что Ватто болезненно ощущал собственную смертность. Чахоточный больной, он кашлял кровью у себя в мансарде под крышей. Как и Мольер, он чувствовал, что его допекают врачи-шарлатаны. Перед кончиной он набросал рисунок, который сохранился в виде резцовой гравюры: знахари-шарлатаны с клистирами преследуют пациента.
Философ культуры и журналист Эгон Фридель писал о художнике: «Ватто умирал от чахотки, и вся его жизнь, всё его творчество были чахоточной эйфорией. Само рококо было умирающей эпохой, и его жизнерадостность и жизнелюбие не что иное, как своего рода туберкулезная чувственность и последняя попытка обмануть смерть. Яркий румянец на их щеках – это следствие лихорадки, так называемые гектические пятна»[84].
Фридель писал о Ватто уже в другую эпоху, когда бактериология была развита как наука, с помощью понятий и образов, уходящих корнями еще в античность. В конце XVIII века эти образы приводят к новому, возвышенному пониманию болезни, и прежде всего туберкулеза.
Начиная с XVIII века толкование и изображение чахотки изменились. Романтики видели в чахотке не просто болезнь, но способ познания и просветления. Чахотка превратилась в «романтическую лихорадку», смертельную, но чувственную, окрыляющую дух и облагораживающую.
Часть II. Романтическая лихорадка
1. Воплощенное страдание
В XIX веке врачи распознавали чахотку по типичному «кладбищенскому кашлю», он же «кладбищенский йодль»[85], по хронической температуре, испарине, приступам удушья и потере веса. Но лечить болезнь не умели и не понимали ее причин.
Чахотка поражала прежде всего молодых и была самой частой причиной смерти среди населения от 15 до 30 лет. В Пруссии в 1890 году 44 % всех смертельных случаев во всех возрастных группах приходилось на чахотку[86],[87]. Молодые люди заболевали и умирали в том возрасте, когда самая пора влюбляться, жениться, рожать детей. «Для больного время самой большой любви совпадает со временем смерти»[88].
Этот мифологический союз молодости и смерти, расцвета и распада завораживал художников и поэтов по всей Европе. Многие из них сами были больны. Список тех, чью жизнь и творчество прервала чахотка на рубеже XVIII и XIX веков, длинен и полон известных имен: Кристоф Хёльти, Готфрид Август Бюргер, Карл Филипп Мориц, Новалис, Филипп Отто Рунге, Джон
О Ватто см.: Ibid. S. 120f.; Gombrich E. H. Die Geschichte der Kunst. Erweiterte, überarbeitete und neu gestaltete 16.Ausgabe. Frankfurt/M., 1996. S. 454f.
Friedell E. Kulturgeschichte der Neuzeit. Die Krisis der Europäischen Seele von der Schwarzen Pest bis zum Ersten Weltkrieg. München, 2008. S. 565.
См.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 41.
Condrau F. Lungenheilanstalt und Patientenschicksal. S. 43.
Среди мужчин группу наибольшего риска умереть от чахотки составляли тридцатилетние, среди женщин чаще всего умирали от чахотки двадцатилетние. См.: Condrau F. Lungenheilanstalt und Patientenschicksal. Sozialgeschichte der Tuberkulose in Deutschland und England im späten 19. und frühen 20. Jahrhundert. Göttingen, 2000. S. 46.
См.: Ruffie J., Sournia J.-Ch. Op. cit. S. 100.