Самолет на озеро Мервин. Зона-51. Книга вторая. Антон Гусев
сам додумаешься?
– Энглтон почему-то крайне не заинтересован в результатах следствия Томаса и их огласке. И никак не хочет, чтобы на них пролился свет, хотя ни политических, ни моральных препятствий для этого нет, – протянул многозначительно Стивенс, чем сразу вызвал волну сарказма со стороны собеседника.
– Не совсем еще выжил из ума, хоть и служишь в Бюро. Хвалю.
– Но зачем ему это надо? Более преданного родине человека во всем Лэнгли едва ли найдешь…
– А уж этот вопрос задай себе. Или своему малышу Джерри, – Скотт всегда презрительно отзывался об агентах ФБР, а особенно о Дадли, которого считал пацаном на побегушках у Стивенса, и потому наградил прозвищем мышонка из мультфильма о злоключениях кота. – Вам поручено следствие, парни, так что дерзайте. Сейчас или никогда.
Всю обратную дорогу до дома Стивенс вспоминал обстоятельства окончания следствия по делу Кеннеди в 64-ом году. И никак из его головы не выходили слова Голицына о высокопоставленном «кроте» в рядах ЦРУ и так и не сбывшихся планах Энглтона поймать его на крючок под названием «Голубая книга».
Досье (Чарльз Уильям Томас). Никто не знает, в какой момент бывший дипломат, большую часть карьеры отслуживший в посольствах Африки и Латинской Америки, Чарльз Уильям Томас задумал самоубийство. Кто может судить о таких вещах? В понедельник, 12 апреля 1971 года (в десятую годовщину полета первого советского человека в космос!), около четырех часов дня, он приставил к голове пистолет. Томас находился на втором этаже дома, который его семья арендовала в Вашингтоне, поблизости от реки Потомак. Супруга, остававшаяся внизу, сперва решила, что взорвался бойлер.
Двумя годами ранее, летом 1969 года, у Томаса появилась причина для отчаяния: ему исполнилось 47 лет, на руках жена и две дочери, а карьере в Госдепартаменте пришел конец. Это было уже очевидно, хотя Томас так и не понял, почему его гонят с любимой работы, которую, как ему казалось – да нет, он точно знал, – он делал хорошо. В Госдепартаменте издавна действовал тот же принцип, что и в армии – «либо вверх, либо вон». Если не получишь вовремя следующий чин, карьера оборвется, и поскольку Томаса не отправили дипломатом более высокого ранга в очередное посольство и не усадили в начальственный кабинет в Вашингтоне, он был «отчислен»,1 как на оруэлловский лад говорили в Госдепартаменте о намеченных к увольнению. Восемнадцать счастливых, полных работы лет – жизнь в разных уголках земли на службе родины, – а теперь он больше не нужен.
Сначала, по словам жены Томаса Синтии, он думал, что это какая-то ошибка. Послужной список у него был на зависть, в отчете после очередной проверки его назвали «одним из наиболее ценных служащих» Госдепартамента, «давно заслужившим» повышение. Но теперь, когда его формально «отчислили», не так-то просто было добиться отмены приговора, а Томасу, человеку самолюбивому, еще и нестерпима была сама роль просителя. Он начал
Undiplomatic Reforms. Time, 15 ноября 1971 г.