Слово. Сергей Алексеев
кто-то подтянуть старается, но не поются чужие песни, не приемлет их душа русская. Заместо благости посуленной кручина одолевает, ровно это не Владимир с победой и добычей из похода вернулся, а степняки налетели и покорили Киев, одолели великого князя и угоняют теперь в полон всех людей русских.
И веревки на шее нет, а ровно связанные…
Молодой боярин Первуша в Корсуни так сабелькой наигрался, что в хоромах своих то и делал, что спал, бражничал да с веденицею[29] тешился. Этим утром все дворовые люди и домочадцы на Днепре крещение принимали, он же все проспал в погребке под винной бочкой. А как проснулся, слышит – эко петь на Руси стали! Будто сроду не кормлены и не поены, будто глотки у певцов попересыхали.
– А-алилу-у-у-яя… – тянут как мертвого за ноги.
Выкатил Первуша бочку вина, вышиб крышку и ковш поставил.
– Пейте, люди добрые! Пейте да пойте, абы душа вольным соколом взметнулась!
Попы стороною обойти хотели, но Первуша расставил руки да и остановил враз певцов.
– Экие вы чудные! – рассмеялся. – Видано ли, чтоб на Руси от вина морду воротили?
Сгрудились попы – нету хода – и машут руками, и гомонят чего-то. Боярин же ковш зачерпнул, сам отпил и сует попу, и плещет ему вином на золоченые одежды:
– Ну, пей же, пей!
– Изыди, сатана! – верещит поп, и люди, что за ним были, тоже блажат, словно безздравленники[30], ногами топают. Народ со всех сторон сбегаться начал, стоят, рты разинули.
Первуша знай свое:
– Коли вы народ веселить пошли, что же вина не алчете? Экие потешники на Руси нынче! Не веселье от вас, а молва, ровно от супостата. Я петь стану!
Хватил он ковш вина, вскинул голову, расправил русые кудри и запел. Да так, что на минуту стих люд кругом, и потешники в черных одеждах стихли, прислушались. Улыба хотел протолкаться сквозь народ – запрудила толпа амболку[31] – да в Подол, к Дивеевой хоромине бежать, но застрял среди люда, заслушался…
– Да Первуша-то некрещеный! – крикнул кто-то в толпе. – И креста на нем нету!
Вздрогнула толпа, и ропот возреял над головами. Обступили боярина чернецы и новокрещеные, орут, десницами машут. Поп же, которому Первуша вина подавал, взбагровел от буести:
– Язычник поганый! Сатана! Диавол! На костер сажать его, нехристя!
– На костер! – подхватили чернецы.
– Он Перуну-богу поклоняется!
– Креста на нем нету!
Первуша допел песню, глянул на раззявленные рты – засмеялся.
– Как же нету-то? Вот он крестик!
И вынул из-под рубахи нательный крест.
Толпа приутихла, новокрещеный люд заозирался.
– Отступник! – закричал поп яростнее. – Еретик! Гореть тебе в геенне огненной!
Монахи замахали руками, крестясь, и кое-кто в толпе тоже неумело, на других глядючи, перекрестился.
– Я в Корсуни не сгорел,
В е д е н и ц а – главная жена.
Б е з з д р а в л е н н и к – сумасшедший.
А м б о л к а – улица.