Счастливо, товарищ…. Сергей Яснодум
душа в порыве чутком
приняла в себя угрюмость,
не угодную рассудку.
Но поскольку счастье зыбко
или тянется по нитке,
я готов служить улыбкой
на рождественской открытке.
Декабрь-97.
Вам …
Вам к лицу любая почесть.
Вам любые двери – настежь.
Ваши дни и Ваши ночи
инкрустированы счастьем.
Вам легко среди реалий,
где весомые едва ли
Ваши пальчики купались
в белых клавишах рояля.
А моя мечта легка ли -
с Вами вдруг соединиться?
Чтобы таять облаками
над какой-нибудь зарницей.
Январь, февраль-98.
К 8 Марта
Вам, хранительницам быта,
окрылявшим ремесло,
настоящим Афродитам,
а не девушкам с веслом,
будет пусть такая малость-
чтобы каждой, чтобы вся! -
жизнь всегда бы улыбалась,
а не ухмылялася.
Март-02.
* * * * *
Не тужься, игру посрамит освещение,
вряд ли окупятся страстные жесты.
Не метаморфоза-перевоплощение
жжёт суициды и топит инцесты.
Раскрой мне горячие в прошлом объятья,
упрячь моё следствие в дебрях причины.
Ведь все мы такие же сёстры и братья.
И даже в кончине мы неразлучимы.
Сентябрь-21.
ИСПЫТАНИЕ СНОМ
(истории, которых не было, но кто знает…)
ПЬЕСА О ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ И ОДНОМ АКТЕ
Пивная. Тошибин катает кружку по столу. Входит Мицубишин и совершает первое действие: бьёт Тошибина в ухо. Тошибин падает и роняет хвост тарани. В углу марширует Шивакин под песню из граммофона: “Москва-Пекин! Москва-Пекин!” К нему подкрадывается Мицубишин и совершает второе действие: бьёт Шивакина в ухо, но другое относительно Тошибина. Шивакин падает и ломает трубу граммофона.
С трудом и без достоинства поднимается Тошибин, по-прежнему пьяный, и совершает акт: мочится в левый ботинок, не расстёгиваясь.
Поднимается Шивакин и кричит в обломок трубы граммофона: “Идеи чу-чхе живут и побеждают! А вот с кем живут и кого побеждают – не твоего, брат, ума дело”.
Мицубишин закрывается жилистыми рабочими руками и горько плачет.
Но это уже не действие и, тем более, не акт.
Декабрь-93.
БАС И ШАЙБА
Фёдор Иванович Шаляпин очень любил хоккей. Не поиграться да силушкой помериться, а чтобы поболеть безумно.
Началось всё с тех пор, когда впервой занесло его в Америку. И прикипело сердце вместе со всем здоровым разудалым организмом к “Нью-Йорк Рейнджерс”. Отчего же не к “Чикаго Буллс”, не к “Филадельфии Флайерс”? Молчит Фёдор Иванович, а сам за подкладочку пальто флягу с водочкой прячет. И уже к середине первого периода стучит себе пустой флягой по коленке: “Рейнджерс” – чемпион! Вашу мать, “Рейнджерс” – чемпион!”
Потом антрепренёр науськивал полисменов, и те утаскивали Фёдора Ивановича в театр. И он пел “Мефистофеля” особенно зловеще. Зато в антракте выскочит, бывало, на улицу, мол,