Пациент #666. Лана Земницкая
всё на свете. Всё, что попадалось под руку. Весёлый загорелый мужчина, совсем не похожий на его отца, протягивающий Лукасу похожую маленькую гитару.
– Гавайцы выбирают инструмент, обнимая его, – подсказывает он, и мальчик прижимает подарок к груди. – Нравится?
Ему нравилось. Он даже забыл об уроках музыки, что давала ему пожилая няня, пианистка. Отец лишь посмеивался, а Лукас всё лето пробегал в саду со своим новым инструментом. Потом, когда парень подрос, ему подарили и гитару – но от укулеле он никогда не отказывался. Хлоя просто не могла об этом знать, как она…
– Самаэль? – услышал он голос девушки. Вздрогнул, поняв, что она прикасается к его плечу. Потом осознал, что обнимает её гитару – как в детстве. Часто заморгал, отстраняя инструмент от груди.
– Простите, доктор, – пробормотал он чуть срывающимся голосом. – Это… просто воспоминания.
– Ты умеешь? – полувопросительно сказала она. Эосфор кивнул. – Пожалуйста… можешь что-нибудь сыграть?
– Н-не… не уверен, доктор, – Лукас практически оторвал инструмент от сердца, протягивая его обратно Хлое. Та чуть качнула головой, мягко касаясь его рук, возвращая их вместе с гитарой назад, к его груди.
– Прошу, Самаэль. Тебе это нужно.
Она даже понятия не имела, насколько нужно.
Эосфор закрыл глаза, обхватывая гриф тонкими длинными и чуть дрожащими пальцами. Он столько не прикасался к музыкальным инструментам, но руки всё помнили. Лукас вырос, «обнимая музыку». Он никогда не забыл бы рояль или гитару, или что-то ещё – до сих пор, пытаясь уснуть долгими ночами, Эосфор опускал веки и вспоминал свои выступления в клубе. Свои занятия с той самой няней.
То, что сейчас вырвалось из его груди, не было похоже на то, что ему помнилось. Лукас бы замолчал, сгорая от стыда, но сейчас ему было всё равно. Пальцы прыгали по тонким струнам, старая знакомая мелодия пружинистым ярким мячиком неслась от стены к стене, освещая обычно серое помещение.
Хлоя молчала, за что Эосфор был ей очень благодарен. Он подумал бы, что не стоит так позориться, пытаясь петь, но не мог остановиться – а девушка слушала и не затыкала его, как санитары в первое время, когда он пытался что-то напевать в ванной или даже в собственной палате. Однажды его избили за то, что он мурлыкал под нос эту песню – с тех пор он больше ни разу не пытался петь в этих стенах.
Харрис чувствовала его дрожь. Она ждала, что ей придётся учить Лукаса тем самым десяти аккордам. Думала, что это их сблизит – Эосфору явно нужен был человек, с которым он мог бы даже просто поговорить. Девушка была готова перекидываться с ним несколькими общими фразами в день, стать ему таким подобием друга, которое только могла бы ему дать, чтобы окружающие ничего не заподозрили. Она была готова выслушивать его во время терапии. Но сейчас он переживал какую-то глубокую личную боль, он пропал в музыке, даже забыв, что рядом кто-то есть.
Хлоя привыкла сопереживать людям, которые испытывают боль. Обычно это помогало им, они словно разделяли