Мачеха-судьба. Станислав Мишнев
ухмыляться: на повышение пошёл, а Марфа Карповна согнутым пальцем из комнаты на улицу манит, подальше от лишних ушей.
– Валька на развод подаёт, уезжать собралась. Ей в больнице какой-то змий-искуситель натёр уши машинами да квартирами. Мне её не сговорить, тихоня, тихоня, а коль задумает – хоть камни с неба валитесь… Так-то вот, зять дорогой, – говорит взволнованно.
Долго бы, наверно, стоял Трафлин и соображал, как так получилось, что его жена, его Валентина, с которой прожили много лет в согласии, вдруг решилась бросить его, бросить семью, если бы тёща с беспощадной яростью не вколотила в его вспотевшую разом голову такие слова:
– Как уедет, и ты… съезжай с квартиры.
Вскинул глаза зять, вздрогнул. Помотал головой, чтоб стряхнуть кошмар, боязливо и тихо спросил тещу:
– Что делать?
– Эх, Трафлин, – сочувственно молвила Марфа Карповна. – Да ты мужик или ржаной обмолоток?! Истощи её любовной страстью! Последние года три Валентина не допускает тебя до себя, я ночами сплю худо, всё слышу, а почему?
– Почему? – переспросил Трафлин.
– Ну, зять, ну, прости меня, господи!
Трафлин, зарекомендовавший себя хорошо в вахтерах, сушит пиломатериал. Только в дневную смену.
А на душе скверно. Глядя на высоченные стеллажи досок, думает с сожалением о том, какой он, в сущности, безвольный, слабый мужик. Неудачник во всём. И родился хилым, и имечком родитель наградил – в зубах вязнет, и в школе дразнили «трамплином», и нет у него даже самой простенькой грамоты от руководства района. Никаких житейских высот не достиг, ни одного пера из хвоста птицы счастья не вырвал, и сыновьям он «до лампочки»; хотелось чего-то нового, громко заявить, что он ещё «не сопрел», он может!.. Заявлять он не будет, не хватит духу. Да и зачем людей тревожить своими воплями? Чтобы потешались?
Прибежала в цех девушка-менеджер, через месяц, кричит сквозь шум работающих электродвигателей, привезут немецкий деревообрабатывающий комплекс, босс поставит Пупина старшим, потому будет принимать экзамен лично.
– Я всё забыл!
– Надо вспомнить!
Уже два раза бывал в церкви к заутрене. Долго и усердно молился. В молитвах он был пень пнём, клал кресты да собирал про себя речь, как душа просит. Во здравие Марфы Карповны оба раза ставил по «пальме» – самой дородной свече. Живёт, весь охваченный каким-то удивительным, возвышенным чувством, и кажется самому себе молодым, смелым, влюблённым.
Теще с Валентиной выбрали в магазине платье. Красивое, дорогое, по груди вышиты птички. Рассыпались стайкой, как оброненные крупинки несбывшихся грез подбирают. В магазине Трафлин склонился к витрине, страсть по душе ему пришлась серебряная цепочка с застёжкой виде оскаленной волчьей головы. Стоящая рядом коренастая, низенькая дама, как потом выяснилось, пьяненькая, раскисла, чтоб не упасть, ухватила руку Трафлина.
– Ты чего, буржуй недорезанный, – спрашивает заплетающимся языком, – в золоте роешься? Деньги ляжку жмут?
Трафлин стал освобождаться из тисков дамы, дама потянулась