Когеренция. Артем Михайлович Краснов
Андреевны, скорее всего, не было: Виноградов лишь изредка упоминал семью, и вряд ли Одри знала подробности. Впрочем, её редко останавливали такие мелочи.
– Профессор, как поживают ваши детишки? – продолжала она. – Я слышала, Толик уже совсем возмужал. Ах, не хотите ли безе? Кажется, у нас осталось…
– Хватит! – Виноградов угрожающе поднял костяшку правой руки. – Уважаемая… простите, забываю…
– Одри, – чуть обиженно подсказала она.
– Так вот, Одри, мне нужно поговорить с… – он замялся, словно не зная, как определить Кима.
Несколько секунд Одри насуплено молчала, затем резко встала и произнесла:
– От вас не ожидала, господин Виноградов! Вы всё-таки учёный человек, не чета нам… – она махнула рукой, имея в виду то ли Кима, то ли кого-то ещё, кто населял комнату в её фантазиях.
– Правда, не хотел обидеть… – заговорил Виноградов.
– Вы мизантроп и сексист! – воскликнула Одри. – А ты мог бы и вступиться за молодую жену!
Ким сдержал улыбку и промолчал. Виноградов растерянно затих. Не дождавшись реакции, Одри сдёрнула с пальца кольцо, шмякнула его на стол и выбежала из комнаты.
Виноградов слегка обмяк и спросил вполголоса:
– А это она серьёзно?
– Чудит. Не обращайте внимание. Она просто чувствует, что вы к ней… с предубеждением, что ли.
– Да ну, какие предубеждения! – махнул костяшкой Виноградов. – Они же боты.
– Она не бот, – поправил Ким.
– Ну, эник. Тот же бот. Программа. Может быть, она вам мешает?
– Не-не-не, – Ким вдруг испугался, что проказы Одри повлекут последствия. – Наоборот, стимулирует и поддерживает чувство нормальности. Вы хотели про Жемчугова рассказать. Мне он вроде бы знаком.
– Конечно, знаком. Взгляни.
Перед Кимом развернулось досье Фольшойера в виде анимации: своеобразный кукольный театр прямо на столе.
Ким сразу вспомнил Жемчугова – чиновника, который часто мелькал на правительственных каналах. Это был грузный, почти конический человек, лицо которого, в противоположность фигуре почти нормальное, словно не принадлежало телу, было как бы вмонтировано в него по контуру хилых волос и прижатых маленьких ушей. Полноту физиономии выдавал лишь мясистый, оформленный бугорком подбородок, и красные обгоревшие щёки. Жемчугов часто улыбался, лицо его плыло, и глаза превращались в монгольские щёлочки. Говорил он тяжёлым носовым голосом, от которого невольно хотелось высморкаться или харкнуть.
Жемчугов всегда немного заискивал: и перед своим боссом-министром, и перед публикой. В его образе сквозила тюленья мягкость. Сложные вопросы он дробил на простые и на критику реагировал с известным добродушием, сумев пережить три правительства. Про Жемчугова ходили разные слухи, и сам Фольшойер считал его внешнюю мягкость обманчивой. Были и те, кто называл Жемчугова одним из неявных кукловодов правительства и важной картой в сложном пасьянсе, возникшем при транзите власти от левпопов к партии Надежды и Веры, о которой Ким или никогда не слышал, или не помнил.
Жемчуговская