Знакомство с таинством православной Троицы Владимира Лосского. Михаил Иванович Шипицын
1930-х годов, имя Лосского стало широко известным. В своей полемической книге, содержащей критику концепции о. Сергея Булгакова, «Дискуссия о Софии», Лосский находит теософию о. Сергея опасно близкой к гностицизму. В частности, критика Лосского содержит обвинение о. Сергея в эклектизме, а также в методических и структурных ошибках. Сама идея Софии как основного принципа Божественного Бытия была неприемлема для Лосского, как неприемлемо формулирование о. Сергеем Богочеловека, извечного единения Слова с человечеством как «Божественной возможности воплощения, которое являет вершину создания». (Nichols 2017, стр. 12) Вызывает критику Лосского и ключевая позиция о. Сергея относительно кенозиса: невозможно себе представить кенозис как нечто «природное», как природу Бога, поскольку для Лосского кенозис есть свободное изволение, и не важно, что это изволение Бога или человека. Приписывание о. Сергеем любви как природного атрибута также отмечается Лосским как неверное: любовь, согласно Лосскому, не принадлежит характеристике личности. Именно эта разница между личностью и природой, между персоной и сущностью и становится объектом многолетнего исследования для Владимира Лосского, что, наконец, привело его к творческому синтезу апофатического наследия ранних отцов церкви.
С исторической перспективы, Лосский оказывается в герменевтическом лагере и следует за Киреевским, а не за Соловьёвым. (Williams 1994, стр. 505) Довольно рано для Лосского становится очевидной необходимость устранения напряжения между западным и восточным христианством и, не взирая на некоторые ошибочные оценки относительно томизма, совершённые им на первых шагах этого устранения, его поздние работы, в особенности его диссертация на тему христианского мистицизма Мейстера Экхарта, содержат переосмысленную оценку томизма и отводят должное место Святому Фоме Аквинскому, которое он по праву заслуживает в истории христианской теологии. (Williams 1994, стр. 506) Можно было бы именовать Владимира Лосского богословом «кризисной эпохи» российской истории, пережившей уничтожение старой России во время революции и отмеченной последующими гонениями церкви советским режимом. Но вместе с тем следует также принять во внимание, что тот же самый кризис стал причиной становления православных оплотов на Западе, которые с тех времён возмужали и стали животворящими источниками истинного православного свидетельства, как отмечает о. Филарет. (Филарет 2003, стр. 1)
Позиция Владимира Лосского в православной дискуссии состояла не в том, чтобы реставрировать византийскую философию, испытавшую влияние Платона и Аристотеля, как это было в случае с о. Георгием Флоровским; не стал он и пламенным интерпретатором славянофильской софиологии, как это было в случае с о. Сергеем Булгаковым, стремившегося именно к этому. Для Владимира Лосского было важным сосредоточение на истинности, аутентичности того, что значит быть христианином: его исключительная способность как мирского богослова интерпретировать личностный