Ресакрализация. Фантастический роман с элементами трансцендентной эротики. Антон Безмолитвенный
непривычно и ярко то, что предстает его внутреннему взору. Но потом постепенно приходит полноценное видение.
Тобин понимающе кивнул – метафора Пещеры была ему не понаслышке близка и не вызывала вопросов.
– Вот только, – добавил Теорэй, – в отличие от нарисованного мною образа, в нашем случае тени эти трехмерны. А сущности Мира Парадигм, которые их отбрасывают – четырех-и-более-мерны. Генады же позволяют человеческому уму приобщиться к восприятию большей мерности, постепенно поднимаясь по лестнице созерцаний к Единому.
– Ух… – только и выдохнул Тобин. Услышанное по какой-то причине резко отделило его от вакханалий внизу, тонко срезонировав со вторым, загадочным, пластом напитка, который постепенно начинал разворачиваться внутри. Теорэй говорил умно, красиво и гладко – но не всегда понятно. Тем не менее, перед внутренним взором Тобина в такт его словам проносились видения, оставляющие после себя осадок трудновыразимого, но несомненно судьбоносного понимания. Хотелось еще.
Прищурившись и заглянув прямо в расширенные зрачки собеседника, Теорэй неожиданно изменил тон:
– Но хватит слов. Пришло время игры. – Он достал откуда-то невиданный доселе Тобином музыкальный инструмент и заиграл.
Тобин замер, ошеломленный – музыка была невыразимо одухотворенной и возвышенной, вызывая в душе щемящее чувство потерянной в незапамятные времена и такой желанной целостности. Эта тоска по Единому, отблески которого и позволяли его сознанию собирать разрозненные куски реальности в относительно слитную картину мира, как оказалось, с рождения сопровождала каждый миг, постепенно становясь незаметным фоном жизни. Теперь же, благодаря игре Теорэя, этот фон вдруг стал зримым, ощутимым, слышимым – и то, что раньше сжималось и перекручивалось внутри его существа, вдруг отчаянно встрепенулось, жаждая распрямиться в предельном рывке – и неожиданно вырвалось на свободу!
Оказалось, что настоящее – это не просто момент перетекания предыдущей секунды в последующую. Это ускользающий шанс, намек на возможность ухватить вспышку Вечности в текущем мгновении, запечатлев неподвижность, скрытую в самом сердце постоянного движения.
Тобин осознал, что всю свою жизнь до этого пытался уловить шаткое внутреннее равновесие, которое позволило бы удержаться на гребне волны уходящего момента и схватить его – но неизменно неудачно. А сейчас, наконец, удалось понять, что в действительности сам этот момент и есть гребень – и силой этого понимания впервые удержаться на нем!
Что-то резко, с почти ощутимым хрустом сместилось в его восприятии: выяснилось, что «Я», о котором он все эти годы думал как о себе настоящем, тоже является идеей – идеей его, Тобина. Открылось это до предела просто, в мелькнувшем подобно молнии акте прямого видения: ведь однажды он умрет, но идея Тобина по-прежнему будет пребывать нетленной – и кто-то другой сможет приобщиться