7 | Чалдон. Александр Левинтов
из гор на каждом шагу, и кручи бесчисленных ущелий делали наши места труднодоступными для коней
А потому наше клочковатое и разрозненное хозяйство, если его вообще можно назвать хозяйством, так зыбко и неустойчиво, так непрочно и своевольно: то ломится изобилием, то скудно до настоящего голода.
Когда он, голод, наступает, то спасения от него почти нет. Он тянется долго, иногда целый год, до следующего урожая, а иногда и годами. Когда наступает голод, поднимается чёрной тучей саранча и улетает прочь – неизвестно куда. Саранча часто оказывается последней потухшей надеждой – когда ничего нет, мы жарим и едим её. Когда наступает голод, глубоко под землю уползают змеи – самая лучшая еда и самое верное лекарство от любых ран и болезней.
И тут возникает выбор, для других, наверно, мучительный, для нас же привычный и спокойный.
Либо мы начинаем есть друг друга, сначала детей, потом молодых, ещё никогда не рожавших девушек, либо отправляемся в соседние с нами города и страны и продаем себя, сначала детей, потом молодых, ещё никогда не рожавших девушек и в последнюю очередь взрослых мужчин, которых покупают на невольничьих рынках весьма неохотно, потому что заставить работать их практически невозможно, а то, что они умеют делать, никому не нужно. Или почти никому. Да, если их и покупают, то только, чтобы использовать их как охранников, сторожей, телохранителей, тюремщиков и надсмотрщиков, воинов. В таких качествах они, конечно, хороши, но всё равно опасны, потому что всегда могут обернуть свои силы против хозяина. Это – не зазорно.
Зачем человеку совесть?
Различать Добро и Зло могут все живые организмы, как одушевленные, так и неодушевленные: растения помнят тех, кто зло обращался с ними и всеми силами и способами стараются ответить тем же: цепляются колючками, издают неприятный запах, а, если не могут этого, то просто чахнут и гибнут. На Добро они отвечают Добром: пышно цветут и плодоносят, благоухают и т. п.
Способность к различению Добра и зла присуща всему живому и, более того, является этическим основанием Космоса и Мироздания. Эта способность фундаментальна для совести, но только ею совесть не описывается.
Над этим фундаментом – нравственный императив, выведенный Кантом, но сформулированный до него многими другими мыслителями, учителями и священниками:
«поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»
Или, что то же самое:
«поступай так, чтобы человечество и в твоем лице, и в лице всякого другого всегда рассматривалось тобой как цель, но никогда только лишь как средство».
Категорический императив имеет такой же всеобщий, вселенский, космический (а потому не преодолимый и не обходимый ни через какие лазейки) характер, но распространяется исключительно на человека и человечество, минуя и оставляя без внимания