Любит – не любит. Школьный роман. Людмила Евгеньевна Красильникова
Не хочу быть правильной, не могу поступать, как кем-то предписано. Это скучно. И почему я должна быть исключением, когда, как говорится, и на солнце есть пятна? Мне жалко Веру, но не дружить же только с ней из-за того, что она ко мне так привязалась!
2
В гостях у Кости
Домой я пошла одна. Ирка побежала в ателье: к Новому году она шьет какое-то сверхмодное платье. «Сочин будет в шоке, когда увидит меня на вечере», – уверяет она.
В спину мне ударил снежок, но я не обернулась: это опять Антонов. Под ногами хрустел снег, под белым солнцем он вспыхивал холодными звездами. Ветки деревьев были подернуты шершавым инеем, как парчой. Я шла медленно, наслаждаясь хрустальной ясностью зимнего дня, и пыталась сочинять стихи о снеге, но в голову приходили чужие строчки и избитые рифмы.
– Дивная погодка! – раздался голос Борисова.
Как только я не заметила, что он идет рядом?
– Вот организовать бы поход на лыжах! Всем классом в каникулы. Лес близко…
Разговаривать мне с ним не хотелось, но я не удержалась:
– Ты что, одиночка-энтузиаст?
– Почему одиночка? И разве для того, чтобы пойти в лес на лыжах, надо быть энтузиастом?
– Да кому это надо!
Он замолчал. Ветки деревьев, под которыми мы проходили, качнулись, и нас обсыпало маленькими снежинками.
– Как красиво! И школа у вас новая. Красивая… Есть даже компьютерный кабинет, – опять начал разговор Борисов.
– Школа, как школа, – пожала я плечами, – сейчас все такие. Типовые. И кабинеты во всех. А ты из деревенской, что ли? – я хихикнула.
– Нет, но я учился в старой школе. Она была построена еще до войны. А в войну в ней был госпиталь. Но все равно та школа – хорошая!
– Что ж ты ушел из своей хорошей школы?
– Мы переехали… – он помолчал. – Послушай, ведь мы соседи. Я тебя вчера видел. А сегодня обрадовался: в одном классе оказались!
Только сейчас я посмотрела на Борисова. Пальто на нем сидело мешковато, у потертой шапки опущены уши. Лицо бледное, продолговатое, с рыжими веснушками на носу, пухлые, немного воспаленные губы, зато глаза большие, серые и странные: в них и грусть, и настороженность, и просьба. Мне стало неловко от этих глаз.
– И все-таки здорово получилось: ты Борисова, и я Борисов. Саши…
Он улыбался.
– Куда веселее! – я разозлилась.
– А что? Тебе не нравится имя? – не понял моей злости Борисов.
– А тебе нравится? – спросила я насмешливо: меня позабавила его непонятливость.
– Конечно! Звучное. Можно сказать, княжеское: Александр Невский. И интернациональное: Александр Македонский, Александр Дюма, Александр Пушкин…
– Да, – протянула я, – кабы к имени прикладывался ум, а то ведь есть и Шура Балаганов, тоже Александр. С ним родства не ощущаешь? Напрасно. Литература, знаешь ли, отражает типическое.
И по-клоунски растянув рот в деревянную улыбку, я повернула в Костин подъезд.
Дверь