Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии. Ричард Морган
у нас есть самоубийства, – добавил я. – Вас не затруднит снова включить блокировку?
Нежное прикосновение образов резко оборвалось, и у меня в голове на мгновение воцарилась полная пустота, словно в необставленной комнате. Я подождал, когда ощущение пройдет.
– Это улица Миссий, – сказал Кёртис. – Следующие два квартала одни отели. Хотите, чтобы я высадил вас здесь?
– Можете что-нибудь порекомендовать?
– Смотря что вы хотите.
Я ответил его же фирменным пожатием плеч.
– Что-нибудь светлое. Просторное. С обслуживанием в номере.
Он задумчиво прищурился.
– Если хотите, попробуйте «Хендрикс». Там есть башня-пристройка, и шлюхи у них чистые.
Лимузин чуть ускорился, и мы молча проехали два квартала. Я решил не объяснять, что имел в виду обслуживание другого рода. Пусть Кёртис думает, что хочет.
Тут у меня перед глазами непрошено явился застывший образ Мириам Банкрофт с бусинками пота, блестящими в ложбинке на груди.
Лимузин плавно остановился перед ярко освещенным фасадом здания в незнакомом стиле. Выйдя из машины, я уставился на огромное голографическое изображение чернокожего музыканта, с лицом, искаженным экстазом от музыки, которую он извлекал из гитары, держа её, как левша. Картинка была не совсем естественной: судя по всему, её получили из двухмерных фотографий, что говорило о возрасте изображения. Надеюсь, это говорит не столько о дряхлости отеля, сколько о традиции качественного обслуживания. Я поблагодарил Кёртиса и, захлопнув за собой дверь, проводил взглядом удаляющийся лимузин. Он почти сразу взмыл вверх, и вскоре задние габаритные огни потерялись в потоке воздушного транспорта. Я повернулся к дверям из зеркального стекла, и они, дёрнувшись, раздвинулись, впуская меня внутрь.
Если по вестибюлю можно о чем-то судить, то «Хендрикс» определённо удовлетворял моему второму требованию. Кёртис мог бы поставить здесь в ряд три или даже четыре лимузина Банкрофта, и всё равно осталось бы место для проезда робота-мойщика. Относительно первого требования у меня такой уверенности не было. Стены и потолок покрывал неровный узор осветительных плиток, чей срок службы несомненно подходил к концу. Тусклому сиянию удавалось лишь сгрести полумрак в середину помещения. Самым ярким здесь был свет, проникающий с улицы.
В вестибюле – ни одной живой души, но от стойки у противоположной стены исходило слабое голубое сияние. Пройдя мимо невысоких кресел и скучающих по полировке столов с металлическими крышками, я обнаружил экран встроенного в стойку монитора.
По экрану неслась снежная пороша отсутствия соединения. В нижнем углу мигала надпись на английском, испанском и японском:
ГОВОРИТЕ
Оглянувшись, я снова посмотрел на экран.
Никого.
Я кашлянул, прочищая горло.
Надпись погасла и сменилась на новую:
ВЫБЕРИТЕ ЯЗЫК
– Я хочу снять номер, – попробовал я по-японски, из чистого