Прежде чем сдохнуть. Анна Бабяшкина
листках писала. Из левого кармана джинсов она доставала чистые листки, а в правый складывала исписанные. По утрам у нее топорщилось левое полужопие, а по вечерам – правое. Никто точно не знал, чем она занималась до попадания в пансион. Ходили слухи, что она была копирайтером в каком-то крутом рекламном агентстве и придумывала слоганы. Мол, оттуда у нее и осталась привычка писать коротко. Наши мужчины все собирались как-нибудь проникнуть в комнату Нины, выкрасть у нее пачку этих листков и открыть, наконец, страшную тайну – что же она такое непрерывно пишет на своих огрызках?
Новость о смерти Рафаэля наделала шума. В телевизоре столь же древние старики, как и сам Оганесян, вещали о его неоценимом вкладе в российское теле– и киноискусство. У нас же в пансионе все больше обсуждали не поддающееся оценке наследство покойного. И завистливо смотрели на Алку.
Кинематографическая и телевизионная Москва тоже с интересом ждала новостей от юристов Оганесяна. Конечно, телевизионщиков и киношников заботили не его квартиры и машины, а доля покойного в основанных им продюсерской компании и киностудии. Этот бизнес он выстраивал всю жизнь, умело привлекая капиталы со всех сторон, но при этом неизменно сохраняя за собой статус совладельца. С каждым укрупнением компании доля Рафаэля в ней становилась все меньшей, но все-таки оставалась весьма заметной.
В то утро, когда у пансиона урчало допотопное бензиновое такси, источая знакомый до слез аромат выхлопных газов и заглушая неродной носу москвича запах цветущей вишни, все знали – это Максимова едет в Москву на открытие завещания. Кроме нее на эту процедуру к нотариусу пригласили только ближайшую родню – благополучно дожившую до старческого слабоумия старшую сестру Рафаэля и парочку его племянников предпенсионного возраста. Сопровождать Алку на столь нервное мероприятие напросилась Ната. На правах ближайшей пансионной подруги, вдохновительницы и утешительницы ей это было позволено. И вот они, несмотря на позднемайскую жару, обе в чем-то черном и душном шествуют к авто мимо растянувшихся на шезлонгах пансионеров. По пути они промокают испарину под носом «клинексами», изящно приподнимая солнцезащитные очки, что придает им особо траурный вид. Громко хлопают дверцами такси. Точнее говоря, обеими дверцами хлопает Ната. Она услужливо усадила скорбящую в меру своих способностей Аллу на просторное заднее сиденье и закрыла за нею дверь. А сама села рядом с водителем, деловито подобрав длинную в пол траурную юбку, прежде чем щелкнуть своей дверцей. Мало того: прежде чем подобрать юбку, она легким движением ладони стряхнула с подола желто-рыжую пыльцу одуванчиков, которой в эти дни как молотым карри был приправлен весь пансион.
Да уж, Натка всегда помнит о деталях и никогда не теряет головы. Даже в самой волнительной ситуации. Удивительно – неужели это та самая Ната, которая совершила в жизни четыре, на мой взгляд, чудовищно безрассудных поступка: она родила четверых детей. Одна. Без каких бы