Хромые кони. Мик Геррон
Единственным местом, где ему желали доброго утра, было заведение Макса… Упущенным из виду чем-то, как он в конце концов сообразил, оказался не вынесенный вовремя мусор.
– Прошу прощения?
Голос принадлежал рыженькой красотке за соседним столом.
– Я говорю: «прошу прощения»?
Оказалось, она обращалась к нему.
Рыбные объедки. В последнем из «прожекторных» свертков были рыбные объедки. Не кости и головы, свидетельствовавшие бы о кулинарных амбициях журналюги, а заскорузлые куски кожи и кляра вкупе с обугленными кусочками жареной картошки, свидетельствовавшие о не слишком высоком пошибе его местного заведения «навынос».
Ривер рассортировал практически всю эту дрянь, но не обнаружил ничего инкриминирующего. Даже липучки-напоминалки, аккуратно им расправленные, оказались всего лишь перечнями покупок: яйца, чай, сок, зубная паста – исходные ингредиенты всего бардака. Картонная обложка пружинного блокнота оказалась именно что обложкой: внутри не сохранилось ни страницы. Ривер провел подушечками пальцев по поверхности, на случай если остались оттиски написанного, но ничего не ощутил.
Над головой раздался глухой удар в потолок. Излюбленный Лэмом метод вызова.
В здании они теперь были не одни. Восьмой час на исходе; входная дверь открывалась еще дважды, а ступеньки на лестнице дважды проскрипели свою обычную здравицу. Инициатором звуков, затихших этажом ниже, был Родерик Хо. Обычно Хо приходил первым и часто уходил последним, а чем он занимался в промежутке, было для Ривера загадкой. Судя по количеству банок из-под колы и коробок из-под пиццы, окружавших его рабочее место, Хо возводил крепость.
Следующие шаги миновали этаж Ривера и, значит, принадлежали Кэтрин. Фамилию ее он вспомнил не сразу: Кэтрин Стэндиш. Но ей бы больше пошло Хэвишем. Неизвестно, как насчет подвенечного платья, но паутина была бы ей к лицу.
В потолок снова бухнуло. Будь под рукой швабра, он бухнул бы в ответ.
Дерьмище тем временем кочевало по кабинету. Сначала оно удерживалось в границах предоставленной территории, обозначенной расстеленными газетами, однако теперь расползлось и уже покрывало изрядную часть Сидовой половины. Тогда как смрад вообще демократично расплылся по всей комнате.
Под столом, свернувшись клубочком, неразборчивая, как подпись врача, лежала загогулина апельсиновой кожуры.
Еще удар.
Не снимая резиновых перчаток, Ривер встал и направился к двери.
Ему было пятьдесят шесть лет. Юные рыженькие красотки с ним не заговаривали. Тем не менее, вопросительно подняв взгляд, Роберт Хобден встретил улыбку и кивки, демонстрирующие всю приветливость, которую одна особь выказывает другой, когда ей чего-то хочется или нужно.
– Чем могу служить?
– Я тут работаю? Над проектом?
Он терпеть не мог этой вопросительной интонации в каждом предложении. Интересно, как молодежь,