Иван Тургенев – самый непрочитанный классик. Дмитрий Быков
– довольно очевидно. Ради этого не стоило бы ни писать рассказ, ни топить собаку. Главная коллизия в творчестве Тургенева, что для любого делания, для любого подвига, для любого духовного роста или радикального перелома нужно, прежде всего, убить в себе то, что наиболее ценно. Оно не совсем точно, конечно, описывается словом «душа». Это робость, сентиментальность, неоднозначность мнений, которая нам так дорога в Шубине. Ведь почему мы любим Шубина, почему мы любим Ракитина из «Месяца в деревне»? Почему наши симпатии, хотим мы того или нет, а все-таки на стороне Николая Петровича Кирсанова, который среди Курской губернии играет себе на виолончели, pater familias в сорок пять лет, и вызывает понятную насмешку у Базарова. А мы его любим тем не менее почему-то.
Вот есть эта невыразимая, необъяснимая нежность, робость души, то, что можно назвать интеллигентностью. Но «интеллигентность» довольно пошлое понятие, интеллигент может быть пошляком и часто им является, а вот это таинственное «муму», для которого Тургенев нашел единственное слово «муму»… Скажем так, это единственная слабость сильных, единственная привязанность бесчувственных, это единственное, что есть у немого дворника Герасима. Как Глазков называл поэзию «сильными руками хромого», так и Муму – единственная любовь безлюбого, абсолютно, в общем, безэмоционального «ходячего гроба», у которого ничего человеческого не осталось, кроме этой странной привязанности. Там еще Татьяна бегает какая-то, но что к ней чувствует герой, не очень понятно. А Муму он любит так, как мы любим последнее. Если мы хотим стать свободными людьми, мы это последнее должны в себе убить. Вот об этом, собственно, весь Тургенев.
Не меньше вопросов возникает тогда, когда приходится анализировать «Отцов и детей», самый популярный из тургеневских романов и, наверное, тоже самый непонятый помимо разве что «Дыма». Дело в том, что «Отцы и дети», затасканные, затисканные советским литературоведением, советской критикой, были, прежде всего, восторженно восприняты сумасшедшим молодым человеком по фамилии Писарев, который на тот момент сидел в Петропавловской крепости за статью «О брошюре Шедо-Ферроти». Брошюра была действительно сильная, статья была того сильнее: она заканчивалась словами, что российское самодержавие и его представители все давно мертвы, нам остается только сбросить их в яму и забросать грязью их смердящие трупы. За этот остроумный призыв автор получил всего лишь четыре года Петропавловской крепости. Все четыре года, находясь там… Ну, о его душевной болезни рассказано довольно много, и Набоковым, и Самуилом Лурье в замечательной книге «Литератор Писарев». Даже смерть Писарева одними рассматривается как самоубийство в припадке безумия, другими как кататонический припадок, который внезапно его парализовал в воде, почему он и утонул на мелком месте на Рижском взморье. Но статьи и интерпретации Писарева обладают одной неоспоримой чертой, очень часто характерной вообще для сумасшедших писаний и безумных учений