Тигана. Гай Гэвриел Кей
искусны в подобных вещах, а он был – и тогда, и теперь, – прежде всего королем Играта.
А она? Сейчас, сидя на своем балконе в лучах весеннего утреннего солнца, Дианора закрыла глаза, вспоминая. Как в ту ночь, и до той ночи – в течение многих лет до той ночи, – и после, до сегодняшнего дня, ее мятежное тело, и сердце, и ум, все вместе, предавали ее душу, утоляя ее отчаянную, глубокую страсть к нему.
К Брандину Игратскому. Которого двенадцать лет, с двумя змеями, обвившимися вокруг обломков ее сердца, она явилась убить за то, что он сделал с Тиганой, ее родным домом.
Тигана была домом Дианоры до тех пор, пока он не разрушил, не сровнял с землей и не сжег ее, убив целое поколение и отобрав сам звук ее имени. Звук ее собственного настоящего имени.
Ее звали Дианора ди Тигана брен Саэвар, и ее отец погиб во втором сражении у Дейзы, неловко держа меч в руках, привыкших к резцу скульптора. Дух ее матери был сломлен, словно водяной тростник, во время жестокостей последовавшей оккупации, а брат, чьи глаза и волосы были точно такими же, как у нее, и которого она любила больше жизни, вынужден был бежать куда глаза глядят. Ему было всего пятнадцать.
Все эти годы она представления не имела, где он. Жив ли он, или мертв, или далеко от этого полуострова, где тираны правят покоренными провинциями, некогда столь гордыми. Где имя самой гордой из них стерто из людской памяти.
И виной всему Брандин. В чьих объятиях она лежала столько ночей за эти годы, испытывая такую жгучую жажду, такой взлет желания каждый раз, как он призывал ее к себе. Чей голос давал ей знание, был милостью, водой, орошающей пустыню ее дней. Чей смех, когда он выпускал его на свободу, когда ей удавалось вызвать его, был похож на целительное солнце, прорезающее облака. Чьи серые глаза имели тревожный, непроницаемый оттенок моря под первыми холодными косыми лучами утреннего света весны или осени.
В самой древней из всех легенд Тиганы именно из серого моря на рассвете вышел бог Адаон, и пришел к Микаэле, и возлег с ней на длинном, темном, назначенном судьбой песчаном берегу. Дианора знала эту легенду не хуже собственного имени. Настоящего имени.
Еще она знала по крайней мере две вещи: что ее отец и брат убили бы ее собственными руками, если бы были живы и видели, чем она стала. И что она приняла бы этот конец, понимая, что заслужила его.
Ее отец погиб. Одна мысль о том, что брата постигла та же участь, обжигала ее сердце, даже если смерть избавила бы его от последнего горя видеть, к чему она пришла. Но каждое утро она молила Триаду, особенно Адаона, бога Волн, чтобы брат оказался за морем и так далеко, чтобы туда не могли долететь слухи о Дианоре с карими глазами, похожими на его собственные, живущей в сейшане тирана.
Если только, тихо произнес голос ее сердца, если только не придет все же утро, когда она сумеет найти способ сделать то, что, несмотря на все случившееся – несмотря на переплетение рук и ног в ночи и звук ее собственного голоса, громкий крик утоленной жажды, – позволит миру услышать иные звуки. И повторят их мужчины, женщины и дети