.
вы иногда… противный человек!
– И еще мы никому не скажем, что восставшие появились из-за нас, – продолжил я, и глазом не моргнув. Потому что не мог моргать, ха-ха. – Если скажешь хоть кому-то, Молли, я буду очень раздосадован.
– Напугали, аж коленки дрожат. Вранье и скрытность до добра не доводят, извольте запомнить. Хотя этому вас еще в детстве должны были учить, теперь уж, видать, поздно.
– Ой, вот тебя забыл спросить! – вспылил я, и Молли обиженно отвернулась.
Но я просто не доверял никому на свете, кроме себя, и эта линия поведения никогда меня не подводила. Бен и Молли – славные, но спасти Великобританию и себя заодно могу только я.
Я – граф Джон Гленгалл, и ничто меня не остановит.
…Кроме ужасных, изрытых колеями дорог! Шли мы куда больше двух часов. Если точнее, то целую вечность, и это притом что провожатый у нас был весьма резвый. Надеюсь, не я всех задерживал. От усталости я еле переставлял ноги, движения были деревянными, неестественными, и это сослужило мне плохую службу: не успели мы дойти до окраины города, как к нашей процессии пристал какой-то мужчина.
– Мертвяк, – зловеще заявил он, ткнув пальцем в мою сторону. – Ваш или ничей?
– Наш, – твердо сказала Молли.
Бен опешил от бестактности вопроса и только глазами хлопал.
– Продаете? – осведомился мужчина. – Дам три шиллинга и сам доставлю его к Каллахану, а то вы не в ту сторону идете. Не местные, небось?
Ну тут уж я нашел в себе силы открыть рот.
– Любезнейший, – просипел я. – Вы хам.
Эффект был что надо: похоже, наглец не привык, что люди в моем положении способны за себя постоять. Он глупо вытаращился и бросился прочь, поминутно оглядываясь через плечо. Я победно оскалился ему вслед. Он вскрикнул и набрал дополнительную скорость.
Теперь, когда стало ясно, что каждая собака может догадаться, в каком я состоянии, похитить меня и продать за десять шиллингов, я из последних сил ускорил шаг. Город закончился, и теперь мы шагали по дороге мимо жалких домишек, ряд которых время от времени прерывался каким-нибудь голым полем.
– Что-то плохо сеют в нынешнем году, – бормотала Молли. – Обычно в это время все на полях, а тут, видать, мертвецов боятся. И все же как хорошо дома быть! Родной воздух!
– Я чувствую только навоз и сырую землю, – принюхавшись, трагически сообщил Бен.
– А я вообще ничего не чувствую и сейчас об этом не жалею, – сказал я.
Мы шагали в унылом молчании, пока Молли не остановилась у одного из убогих домишек.
– Мам! – гаркнула она во всю силу своих живых легких.
Дом из грубых серых камней был полностью лишен архитектурных красот. Рядом ютился сарай, вокруг которого, квохча, бродили куры. Заборов и оград тут не было в принципе – похоже, местные фермеры из поколения в поколение передавали знания, от какого куста до какого камня простираются их владения. Мы с Беном переглянулись. Сейчас, в столь чуждой нам обоим среде, я как никогда прочувствовал наши родственные узы: мы с ним