Сказки для долгой ночи. Александра Яковлева
чёрную пасть. Обугленный кирпич вокруг печного зева раскрошился от времени.
Никитка набирает полную грудь воздуху и идёт прямо к печи: шаг, второй, третий. И кажется ему, что то не он идёт, а печь сама вырастает над ним – огромная, чёрная, бездонная! Сердце стучит быстро-быстро – так бьётся в ладонях пойманный птенчик.
– Вот ты где, пенёк! – раздаётся сзади.
Никитка от неожиданности тоненько вскрикивает и зажимает чумазый рот ладошками.
У наковальни стоит Иван, старший брат. Высокий, кудрявый, синеглазый, а на гуслях играть мастак – такого поищи. И до чего смелый! Не забоялся через большой костёр на Ивана Купалу прыгнуть, не струсил идти с мужиками на медведя, вызвался стеречь по ночам сельский табун от цыган, а в прошлом годе, на исходе месяца листопада, всю Велесову ночь провёл один в поле под смётанными на зиму стогами – так просто, забавы ради…
«И не страшно тебе, Ванюша?» – вились вокруг Ивана девчата. «А чего бояться? У меня вона – оберег», – смеялся Иван и вытаскивал из-под рубахи медальон на шнурке. Следок медвежьей лапы с зазубринкой – то дед Евстигней Ивану перед самой смертью передал и наказал носить, не снимая.
А вот Никитка боится. Страсть как боится всего на свете: и темноты, и медведей с волками, и домового, и кикиморы, и лешего, и даже вот этой самой заброшенной кузни у леса…
– Вот скажу мамке, куда ты повадился, – надерёт она тебе зад крапивой! – ругается брат.
– Не скажи мамушке, Ванюша, не скажи! – просит Никитка, и на глаза наплывают горячие, щипучие слёзы.
– У, нюня! – Иван топает босой ногой, поднимая с пола облачко сажи. – А ну брысь отседа, заячий хвост!
Никитка вжимает голову в плечи и быстро оглядывается на печь. Он ведь почти дошёл, никогда так близко не подходил раньше. А печь усмехается своим страшным, беззубым старушечьим ртом: трус ты, Никитка, заячий хвост!
– Нет, нет! – кричит Никитка и со всех ног бежит к печи. Подбежав, плюхается животом на чёрный шесток и заглядывает в устье: – Я тебя не боюсь, Чёрный кузнец!
Темнота в глубине печи вдруг дёргается, вспыхивает двумя угольками и лезет вперёд. Длинные обугленные пальцы вцепляются в Никиткины плечи, тянут в печное устье.
– А ну пусти! – кричит Иван. Он уж рядом, хватает Никитку сперва за рубашонку, потом за тощие щиколотки.
Но Чёрный кузнец сильнее – одной рукой он затаскивает Никитку в печь, а другой отшвыривает Ивана к самому порогу кузни.
***
Оказавшись по ту сторону печи, Никитка оглядывается. Вроде кузня как кузня, да только другая. За пустыми оконными рамами темно, но то не ночной бархат с его блескучими звёздами, а плотная, непроглядная и топкая, точно болото, тьма. В самой кузне меж тем светло, но нигде не видать ни лучин, ни огня.
– Не бойся меня, Никита, я тебя не обижу, – доносится из печи сиплый шёпот Чёрного кузнеца.
Никиткино сердечко замирает, сжимается в узелок, но виду он не подаёт и говорит громко:
– Я и… и не боюсь… А ну! Ну-ка, отпусти меня домой!
– Отпущу,