Тарас Бульба (сборник). Николай Гоголь
тузил. Никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство. Что это за веревка висит? А ты, бейбас[9], что стоишь и руки опустил? – говорил он, обращаясь к младшему. – Что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
– Вот еще выдумал что! – говорила мать, обнимавшая между тем младшего. – И придет же в голову! Как можно, чтобы дитя било родного отца? Притом будто до того теперь: дитя малое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень[10] ростом), ему бы теперь нужно отпочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет биться!
– Э, да ты мазунчик[11], как я вижу! – говорил Бульба. – Не слушай, сынку, матери: она – баба. Она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба – чистое поле да добрый конь; вот ваша нежба! А видите вот эту саблю – вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают вас: и академия, и все те книжки, буквари и филозофия, все это ка зна що, я плевать на все это! – Бульба присовокупил еще одно слово, которое в печати несколько выразительно, и потому его можно пропустить. – Я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот там ваша школа! Вот там только наберетесь разуму!
– И только всего одну неделю быть им дома? – говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. – И погулять им, бедным, не удастся, и дому родного некогда будет узнать им, и мне не удастся наглядеться на них!
– Полно, полно, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с бабами. Ступай скорее да неси нам все, что ни есть, на стол. Пампушек, маковиков, медовиков и других пундиков[12] не нужно, а прямо так и тащи нам целого барана на стол. Да горелки, чтобы горелки было побольше! Не этой разной, что с выдумками: с изюмом, родзинками и другими вытребеньками[13], а чистой горелки, настоящей, такой, чтобы шипела, как бес!
Бульба повел сыновей своих в светлицу, из которой пугливо выбежали две здоровые девки в красных монистах, увидевши приехавших паничей, которые не любили спускать никому.
Все в светлице было убрано во вкусе того времени; а время это касалось XVI века, когда еще только что начинала рождаться мысль об унии[14]. Все было чисто, вымазано глиною. Вся стена была убрана саблями и ружьями. Окна в светлице были маленькие, с круглыми матовыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквах. На полках, занимавших углы комнаты и сделанных угольниками, стояли глиняные кувшины, синие и зеленые фляжки, серебряные кубки, позолоченные чарки венецианской, турецкой и черкесской работы, зашедшие в светлицу Бульбы разными путями, чрез третьи и четвертые руки, что было очень обыкновенно в эти удалые времена. Липовые скамьи вокруг всей комнаты и огромный стол посреди ее, печь, разъехавшаяся на полкомнаты, как толстая русская купчиха, с какими-то нарисованными петухами на изразцах, – все эти предметы были довольно знакомы нашим двум молодцам, приходившим почти каждый год домой на каникулярное время, – приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не было в обычае позволять школярам ездить верхом. У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак носивший
Бейбас – лентяй; болван.
Сажень – древнерусская мера длины, равная 2,1336 м.
Мазунчик – маменькин сынок, неженка, любимчик.
Пундики – сладости.
Вытребеньки – причуды, выдумки, капризы; то, что не имеет практического значения, и является только украшением.
Уния – объединение православной церкви с католической под властью Папы Римского в 1595 году.