Пляс Нигде. Головастик и святые. Андрей Филимонов
ребята, что я не тот, кто вам нужен.
– Да ладно, фигня. Другого поймаем. Спасибо за сиги. Хотите, подвезём в деревню?
– Нет, я, пожалуй, ещё немного подожду своего мертвеца.
– Тогда идите на ту сторону, а мы вас здесь, типа, не видели.
Эти слова почему-то неприятно кольнули: как будто шёл мимо зеркала, бросил взгляд, а там – никого. Писатель-невидимка на берегу волшебного озера, не знающий, чем закончить повествование, как придать товарный вид случайным фактам чужой биографии. Время вышло, редактор спрашивает: как у нас дела? Насколько приятнее воображать готовый текст, чем писать его на самом деле, чувствуя холодок дедлайна, и понимая, что сегодня тебе совершенно нечего сказать!
Ладно, на чём я остановился?
Нагрузив телегу картинами, Гуркин выезжает за границу – в Монголию, прибившись для безопасности к отряду знакомых партизан, по дороге объясняя жене и детям, что движет им не страх лично за себя, а мысль о том, что весь его труд может пострадать во время этой неразберихи от тёмной народной массы. Жена и дети покорно бредут рядом с телегой, где для них нет места, и тревожно гадают, куда лежит их путь.
Монголы говорят, что в каждую сторону света ведёт 128 дорог. Но иностранцу не хватает фантазии, чтобы разглядеть этот автобан в Великой степи. Для того, кто здесь не родился, вокруг – абсолютное бездорожье до самого горизонта.
Монголия похожа на Марс: неземные пейзажи сносят крышу и просятся на холст, никем ещё не нарисованные. Вот только где взять покупателей? Арт-рынок отсутствует напрочь. Местные жители не хотят платить за изображение того, что и так существует бесплатно. На своих коротконогих шерстяных лошадках они скачут по невидимым дорогам и дико хохочут, встретив одинокого человека с мольбертом.
Не имея денег на еду, Гуркины питаются сусликами, которых сыновья художника выманивают из норок, пока отец набрасывает этюд за этюдом, всматриваясь в великую монгольскую пустоту, красные скалы и белые кости на голой земле без единого дерева.
Это был чистый подвиг ради искусства, покруче бегства Гогена на Таити. Потому что никаких бонусов в виде девушек с гирляндами цветов, никаких песен и удовольствий, только холод, голод, и всё время страшно.
Пойманных зверушек жарят на костре из кизяка – сухого дерьма, собранного в степи женой художника, и запивают солёным чаем, похожим на суп, с ячменной мукой и маслом яка.
Хуже этой диеты – только хроника текущих событий. Окружающий мир деградирует на глазах. Сначала у власти были китайцы, которые всех остальных не считали за людей, и чуть что били палками. Потом с севера налетел во главе Азиатской дивизии барон Унгерн, дикий степной прото-Гитлер, которого вела по жизни мечта уничтожить как можно больше евреев. Он штурмом взял столичный город Ургу, разогнал китайскую администрацию и устроил такой грандиозный погром, что кишинёвские черносотенцы обзавидовались.
Когда евреи подошли к концу (в степи они кончаются быстро), барон начал вешать