У истоков христианского притязания. Луиджи Джуссани
посредничества других людей[35].
Замечателен в этом смысле пример древней формы китайского шаманизма, вуизма. By обладал способностью «лично вступать в тесное общение с божествами и духами»[36]. Очень поэтично описание встречи с божеством. Женщина ву говорит:
«Мощно нисходит мой бог. О, вот он!
Весь свет и сияние, столь ясный и безграничный».
И после обряда гостеприимства, когда бог удаляется, женщина смотрит ему вослед и произносит слова, исполненные грусти:
«Но велико влечение к богу, глубоко мое воздыхание.
Сердце мое сокрушается, оно подавлено скорбью»[37].
В этом ожидании откровения ощущается тревога, смятение, порождаемое предчувствием того, что эта встреча станет восстановлением утраченной связи. «Во всей истории Китая отражается то, что можно было бы назвать тоской по утраченному раю, то есть желание достичь через экстаз ‘изначального состояния’: состояния первоначального единства / полноты (хуэн-туэн) или состояния, когда было возможно непосредственное общение с богами»[38].
Конечно в истории человечества много других примеров специализации в сакральном или, лучше того, как люди препоручают себя другим людям, для установления отношений с божеством.
У этого явления есть и более ярко выраженная политическая сторона. Вот тибетский пример: «Царь играл важнейшую роль в традиционной религии. Божественная природа государя проявлялась в его «сиянии» и в его магической власти: первые цари оставались на земле только днем, тогда как ночью возвращались на небо; они не знали смерти в собственном смысли слова, но в определенный момент окончательно поднимались на небо на магическом канате му (или дму) […], канате, который согласно тибетским религиозным представлениям […] выполнял особую космологическую функцию – связывал Землю с Небом как axis mundi (мировая ось)»[39].
в) Особое значение среди других древнегреческих культов, далеких от надежды на общение с божеством, имеют обряды, связанные с культом Диониса, потрясающую глубину человеческого стремления к откровению[40].
С другой стороны, в эпоху императорского Рима, «эпоху, отмеченную господством гнетущего представления о всемогуществе Рока», в народных герметических сочинениях постоянно находит отклик идея о том, что присутствие божества было бы ответом на глубинную человеческую жажду познания и владычества над природой во имя лучшей жизни: «Поскольку речь идет о том, чтобы открыть всю сеть симпатий и антипатий, которые природа скрывает, как можно проникнуть в эту тайну без откровения божества?»[41]
г) Для основателей религий общим является их уверенность в том, что они носители божественного откровения.
Говоря об иранской религии Элиаде отмечает: «Заратустра объявляет, что он ‘узнал’ Ахурамазду ‘мыслью’ как первого и последнего (Ясна 31:8), то есть как начало и конец». Он «получает откровение
Говоря о значении шаманизма в древнеевразийских религиях, Элиаде отмечает: «Существуют ‘специалисты по сакральному’, духовидцы, люди, которые могут возноситься на небо и встречаться с богами, нисходить в подземное царство и изгонять бесов, исцелять болезни и воскрешать умерших» (М. Eliade.
W. Eichhorn.
Там же, p. 68.
М. Eliade.
Там же, vol. 3, pp. 291–292.
«Еще в большей степени, чем другие греческие боги, Дионис поражает нас многообразием и нетрадиционностью своих богоявлений, многообразием своих преображений. Его культ вездесущ: он проникает повсюду, во все страны, мы находим его у всех народов, среди всех религий. Дионис всегда готов смешаться с различными божествами… Это, несомненно, единственный греческий бог, который являясь в разных обличьях, зачаровывает и увлекает как крестьян, так и интеллектуальную элиту, как деятельные натуры, так и созерцательные, как людей, предающихся оргиям, так и аскетов. Опьянение, эротизм, вселенское плодородие, но и незабываемые переживания, вызванные периодическим возвращением мертвых или состояния mania, погружением в животную бессознательность или в экстатическое состояние –
A.J. Festugière.