Журнал «Иностранная литература» № 08 / 2012. Группа авторов
ступить порог с тем же трепетом, с каким склонялся бы над вскрытым чревом пациента. Он посещает на дому семью Бартоломеу Одиноку, отставного механика из поселка Мгла. Супруга больного, дона Мунда, встречая врача в дверях, не удостаивает его ни словом, ни даже улыбкой. Приходится выкручиваться самому:
– Ну что, наш Бартоломеу сегодня молодцом?
– Таким молодцом, что впору нести ему в кровать молитвенник и свечи…
Хриплый голос звучит будто издалека, кажется, она говорит через силу, тема ей в тягость. Врач не уверен, что верно понял. Он ведь португалец, в Африке без году неделя. Ну что ж, второй заход:
– Я, дона Мунда, о вашем муже спрашиваю…
– Он очень плох. Соль вся в крови разошлась.
– Какая соль? У него сахарная болезнь.
– Он не согласен. Говорит, если, мол, у него диабет, то у меня черти на обед.
– Вы все ругаетесь?
– И слава богу. Нам ведь больше заняться нечем. Думаю, доктор, ругань для нас – все равно что для других любовные признания.
Мунда останавливается посреди коридора и заправляет под платок выбившуюся прядь, будто эта жалкая кудряшка – последний знак ее остывающей чувственности.
– Скажите, доктор, а у Бартоломеу не та хворь, которая нынче ходит по поселку?
– Нет, это другая болезнь.
– Тут недавно один из таких сумасшедших пробегал: руками машет, того и гляди взлетит.
– Медпункт ими битком набит, почти все – солдаты.
– Знаете, как их народ называет? Малохоликами.
– Да, я знаю. Малохолик – забавное слово…
– Думаете, это сглаз?
– Никакого сглаза не существует, дона Мунда. Болезни возникают по объективным причинам.
Мунда стучит в дверь спальни-крепости, где заперся и чахнет уже который месяц ее старик. Она ждет, что Бартоломеу проворчит что-нибудь в ответ. Тщетно. Не жалея костяшек пальцев, она барабанит снова. Доктор Сидониу робко пытается ее остановить.
– Может, он спит. Я попозже зайду…
– Ничего, этот проснется как миленький.
Иногда она называет мужа “этот”, иногда сокращает его имя до Барту. Сейчас, прижавшись щекой к доскам, она трясет щеколду. Наконец из спальни доносится:
– Зачем?
С самого приезда Сидониу Роза не устает удивляться. Вот, например, что это за вопрос вместо “кто там?”. Но дона Мунда уже объясняет, что привела доктора. Муж цедит сквозь зубы: врач пусть войдет один, а то при виде жены у него пульс сбивается, черти б ее драли при всем к ней почтении.
Теперь надо ждать, пока он откроет. Дона Мунда истолковывает врачу-португальцу смысл тягучих и вязких звуков, доносящихся из-за двери. Слышно, как старый Бартоломеу медленно, как застывающая лава, сползает с кресла, слышно, как стонет, нагибаясь, чтобы надеть носки. А сейчас, говорит Мунда, сейчас он натянет чулки, чтобы они прикрывали колени.
– Ваш муж так тщательно обувается…
– Да ладно! Ему просто стыдно.
– Стыдно?
– Он говорит, что у него все ноги в коросте, а ногти отросли так, что аж землю загребают.
– Ну, дона Мунда…
– Это не я говорю, это он. А еще рассказывает, что его дед перед смертью покрылся чешуей…
Если верить Бартоломеу, это у них семейное – перед смертью превращаться в ящерицу. Вот и он постепенно ящеризируется. Тело, правда, еще кое-как держится, но душа-бедняга уже пресмыкается вовсю. Жена ворчит, а потом вздыхает:
– Остался бы дурень в больнице. Да ведь такому хоть кол на голове теши! А в городе – так ему было хорошо.
Бартоломеу не выписался, сбежал. Ему поставили капельницу от слабости, кормили через кровь. Но сам он считал, что все наоборот: это его флюиды, которые выкачивают из него через вену, кормят всю больницу. Краденая кровь бежит по жилам здания, стекает по стенам и на закате отражается в небесах. “Больница – место нездоровое”, – заявил старик, дал деру и вернулся в свою берлогу: “У нас с моим домом на двоих одна болезнь – тоска по невозможному”.
– А уж мне до чего было хорошо! – стонет жена. – Лучшее, что со мной в жизни случилось, – это когда дурня упекли в больницу…
Дона Мунда набирает в грудь воздуха для горестного вздоха, но не успевает выдохнуть. Дверь наконец открывается как раз в тот момент, когда врач спрашивает:
– Анализы ему там сделали?
Вместо ответа является Бартоломеу. Бывший механик – тень, тающая в темноте. Он стоит, вцепившись обеими руками в пряжку, боится, что штаны упадут.
– А, доктор. Это точно вы… А то эта меня иногда обманывает, переодевается, чтобы я ее не узнал и впустил.
Решительный жест жене: мол, останься за дверью. Неуверенным шагом, будто проталкиваясь сквозь толщу удушливого смрада, доктор входит в темную спальню. Балтоломеу, волоча ноги, плетется впереди. Сзади, стараясь не слишком быстро догонять их, крадется дона Мунда. Шаги Бартоломеу